на дворцы. Как при жизни, так и после смерти веррарцы подчинялись строгим сословным разграничениям: чем знатнее и богаче покойник, тем выше ярусом его хоронили, – по сути, Курган душ являлся жутким зеркальным отражением Золотой Лестницы на противоположном берегу залива.
Размерами Курган душ не уступал Вел-Вираццо; при кладбище возникла странная община – жрецы и жрицы Азы Гийи, толпы плакальщиц и плакальщиков (их громогласные стенания и трагические вопли были слышны издалека), кладбищенские скульпторы, зодчие и строители мавзолеев. Но самыми необычными обитателями Кургана душ были Неусыпные стражи; в Тал-Верраре кладбищенских грабителей не обрекали на смерть, а заставляли охранять кладбище. Угрюмые охранники в стальных масках и бряцающих железных доспехах денно и нощно обходили Курган душ скорбным дозором; вину свою они искупали лишь поимкой очередного незадачливого вора, который и становился новым Неусыпным стражем, – но такого счастливого случая приходилось ждать долгие годы.
В Тал-Верраре преступникам не грозили ни виселица, ни плаха, ни схватка с кровожадными хищниками – эти кары услаждали взоры обывателей прочих городов. В Тал-Верраре осужденных преступников отправляли – вместе с городскими отбросами – на так называемую Курганную свалку, которая представляла собой провал в сорок футов шириной, зияющий на северной оконечности Кургана душ. Отвесные стены провала уходили в темную толщу Древнего стекла на невероятную глубину; по слухам, Курганная свалка – это бездонная пропасть, и сброшенные в нее преступники не умирают, а пребывают в вечном падении. Именно поэтому те несчастные, которых сталкивали с деревянной планки в пропасть, так умоляли о пощаде.
– Забирай влево! – выкрикнула девушка с носа лодки.
Гребцы слева дружно вытащили весла из воды, а гребцы справа, наоборот, приналегли на весла. Лодка вильнула, выскользнув из-под самого носа грузовой галеры с испуганно мычащими коровами на борту. Какой-то моряк с галеры погрозил девушке кулаком:
– Эй, пигалица, глаза протри!
– Шел бы ты своих коров ублажать, пес шелудивый!
– Не наглей, стерва! Ишь язык-то распустила! Попадись мне только на причале, уж я тебя ублажу! Прошу прощения, господин хороший…
Жан, в бархатном камзоле, развалился в роскошном кресле на корме, как настоящий вельможа; в тусклых солнечных лучах ослепительно сверкало золотое шитье и украшения. Моряк на галере ни в коем случае не желал обидеть или рассердить знатного господина; ругательства, скабрезные шуточки и крепкие словечки звучали повсюду в порту, однако состоятельных путешественников это нисколько не смущало – с ними всегда обращались учтиво, будто они отрешенно парили над водой сами по себе. Жан небрежно помахал рукой.
– Ага, так я тебя и испугалась! Ты что, племенным быком себя возомнил? – звонко выкрикнула девушка, обеими руками изобразив неприличный жест. – А чего
