в приюте была сходна с казарменной: в одно время для всех подъем, потом приведение себя в порядок, завтрак, классы, молитва, обед, снова занятия, прогулка в приютском саду, ужин, немного личного времени, а там и отбой. Распорядок, дисциплина и одинаковое для всех серенькое платье накладывали отпечаток на характеры воспитанников приюта: большинство из них делалось на всю жизнь послушными и больше всего желающими, чтобы сегодняшний день был похож на вчерашний, а завтрашний на сегодняшний, и только единицы жаждали поскорее вырваться из этого серого мира и считали дни, когда это случится.
Яким был из этих немногих.
По выпуску из приюта выбор был не широк: либо идти в фабричные и далее всю жизнь проживать в рабочих казармах, проводя воскресные и праздничные дни в кабаках и «веселых домах», либо, отказывая во всем себе, копить на собственный домик и, купив его на закате жизни, загнуться в скором времени на лавочке в собственном яблоневом садике, так и не сумев ответить на вопрос «зачем я жил». Яким поначалу выбрал путь первый: поступил на мыловаренную фабрику в Покровской части недалеко от Екатерининской богадельни, по выходным пил с такими же, как он, фабричными парнями водку, после чего отправлялся к девкам в один развеселый дом в трех кварталах от фабрики.
Из-за собственной беспечности дважды переболел триппером, несколько раз участвовал в драках за девок, к которым в воскресные дни выстраивалась очередь, весьма похожая на очередь в кассу за получением жалованья, а однажды ему даже проломили в крепкой потасовке башку, и он был вынужден проваляться четыре дня в Екатерининской больнице, покуда ему залечивали раны и зашивали кожу.
Однажды он сильно повздорил с мастером, неправильно, на его взгляд, закрывшим ему рабочий наряд. Мастер, недолго думая, послал Якима по матушке, после чего тот вмазал ему так, что мастер отлетел в угол и затих, закатив глаза. Рука у Якима была тяжелая, как потом оказалось, он что-то ему повредил, и мастер напрочь оглох. Дело грозило кончиться острогом, и Яким, не желая испытывать судьбу, больше на фабрике не появился. А куда податься бывшему фабричному без копья в кармане? Разумеется, что на Сухаревку или Хитровку! Там таких, как он, в ночлежных домах – пруд пруди.
Парень Яким был здоровый, к водке охоч не шибко и скоро в нумер, где он проживал с такими же, как он, мужиками, пробавляющимися случайными заработками, заявился в один из тоскливых вечеров одна тысяча девятьсот четырнадцатого года парень, которого звали Серый. Был он всего-то на года два постарше Якима, но уже имел немалый вес в воровском мире и работал с самим Мамаем, которого на Хитровке и Сухаревке знали все – от держателей ночлежек и заканчивая самым последним шелудивым псом. Серый, коротко зыркнув на притихших мужиков, приказал им свалить на время из нумера, дабы не мешали приватному разговору с Якимом.
– Ну, чо? – начал беседу Серый, глядя в упор на Якима. – Как проистекает жисть?
– Хреново проистекает, – ответил Яким, насторожившись.
– А
