конной гвардии Зеленые Глотки попал к самой границе. Его командир почти сразу же заключил трехмесячный контракт с кха-дарами десятка свободных чаарданов, увеличив свои силы на добрых семьсот всадников – прежде всего легкой кавалерии и лучников. Он укрепил Малый Биндер, превратив заставу в настоящий военный лагерь, и пригласил Генно Ласкольника к себе.
Пригласил!
Кайлеан даже зубами заскрежетала при этом воспоминании. Он и вправду их пригласил и очень настаивал, чтобы ее кха-дар согласился. Не предложил им контракта якобы потому, что позором было бы предлагать прославленному генералу деньги, будто первому попавшемуся наемнику, но приветствовал его со всеми почестями, словно князя. Весь полк в полной экипировке встал на смотр. Она прекрасно помнила, как три дня назад они въезжали на площадь перед заставой, на которой тысяча двести конных замерли в ровнехоньких рядах. Шесть полупанцирных хоругвей ожидали в молчании, в строю, как на смотре. Командир их, как видно, решил пустить пыль в глаза, поскольку все элементы вооружения блестели так, словно их едва-едва получили со складов. А может, именно так оно и было, Седьмой полк, гвардейский, обычно стоял в самой столице, а там никогда не имелось проблем с обеспечением.
Следуя за Ласкольником, она оценивала солдат. Часть их уже послужила на пограничье, в северных либо южных степях, поскольку в гвардию брали не только сынков благородных семейств, полк знал себе цену. Но все же Зеленые Глотки со времен войны с се-кохландийцами не принимали участия в настоящей битве как единый отряд. Полку требовались не притворные, учебные схватки, но битвы не на жизнь, а на смерть с настоящим врагом. Солдатским умениям, столь ярким во время парадов, должно находить подтверждение в кровавых стычках, как это называли в имперской кавалерии. Только тогда Седьмой превратится в военную машину, которая сумеет противостоять се-кохландийским а’кеерам. Может, именно потому Аберлен-гон-Саве настаивал, чтобы именно его отряд оказался у самой границы. Был он из тех, кто считает, что меч не просто должен оставаться острым и хорошо лежать в ладони, но и обязан время от времени пить кровь.
Она вздохнула с раздражением, вспоминая, как их приняли. С самого начала стало понятно, что командир Седьмого и Ласкольник хорошо знакомы. Может, даже слишком хорошо. Аберлен служил под Ласкольником несколько лет, прежде чем поднялся до звания генерала и теоретически сравнялся с бывшим командиром. Теоретически – хорошее слово. Ее кха-дар отошел от имперской армии почти пять лет назад, нырнул в пограничье, командуя собственным чаарданом, но всё равно все, от мальчишек-конюхов до командиров приграничных отрядов, обращались к нему «господин генерал». Это никого не удивляло: военное звание принадлежало ему до самой смерти – но слова «господин генерал» обладали куда более глубоким смыслом. Капитаны и полковники с тридцатью годами службы за спиной отдавали честь Ласкольнику быстро, пружинисто и, что главное, совершенно непроизвольно, словно тот факт,
