что она не услышит. Но она услышала и снова пожала плечом – теперь уже абсолютно внятно.
И тут его даже не повело, а потащило прочь, в декабрьскую темноту. Он гнал сам себя взашей через пять ступенек, по сугробам, и пустой рукав полунадетого пальто хлопал его по спине. Когда он оглянулся, на третьем этаже ни одно окно уже не светилось.
Назавтра он проснулся за минуту до телефонного звонка. Утро ничем не отличалось от вечера – та же синяя темень за окном, то же чувство непоправимой потери. Позвонить должна была мать, чтобы проверить, сел ли он за уроки. На самом деле для большей части домашних заданий ему хватало школьных перемен.
Трубка была ледяная. Незнакомый мужской голос раздраженно спросил:
– Сидельникова Роза Валентиновна – ваша родственница?
– Наша, – хрипло сказал Сидельников.
– Тогда забирайте её. Оперировать бесполезно, пусть дома долёживает. У нас нету мест.
– Где она? – крикнул Сидельников.
– Здрасьте! В Чкаловской, в хирургии.
Сразу после позвонила мать.
– Почему телефон был занят?
Он пересказал ей разговор. Выслушав, мать спросила:
– У тебя много уроков?
– Много, – сказал Сидельников и положил трубку.
До Чкаловской больницы он бежал через безлюдный парк культуры и отдыха, где все деревья замерли с закрытыми глазами. В голове у него зияло страшное слово МЗИЛАЕР непонятного происхождения. Уже на крыльце больничного корпуса этот скользкий монстр, повёрнутый задом наперёд, станет более понятным, но не менее тошным.
В ординаторской усталый мужик в белом колпаке, похожий на повара, ощупал Сидельникова соболезнующим взглядом, вытерпел его одышливые вопросы и, не скрывая своей доброты, заверил: «Ничего страшного, возрастное недомогание. Сколько ей…» Он ободряюще подморгнул: «Старенькая уже перечница». – «Сам ты перечница», – вслух подумал Сидельников, хлопнув дверью.
Розу он увидел в коридоре. Она шла медленно, прижимаясь боком к стене и неуверенно, по-сиротски озираясь. Сейчас, когда ей казалось, что никто её не видит, у неё было такое лицо, будто в жизни не осталось ничего надёжнее, чем эта зелёная стена и огромный каторжный халат без пуговиц, который она придерживала на животе.
– Ты за мной? Ты меня заберёшь?
– Да, да, – повторял Сидельников, стараясь поднять жестяной ворот халата, чтобы прикрыть ей ключицы и высокую худую шею.
– Я только попробую сходить в туалет. Извини.
На улице она сказала:
– Как хорошо, что – ты. Я думала, уже не выйду на воздух.
Он вёл её за руку домой, как девочку, как в другие времена она уводила его из детсада.
Дверь им открыла Татьяна, растрёпанная, босая.
– Всё? Подлечились? Как себя чувствуете? У нас вчера воду дали. Так я и сама намылась, и полы намыла! Мне
