стволов деревьев. Он тут же осознал, что тела эти были трупами и что к нему сейчас приближались не женщины.
Один из этих двоих подошел к нему почти вплотную, выхватил серебряный кинжал и резким движением перерезал горло Неддигу еще до того, как тот успел закричать.
Наутро Махеолас, проснувшись, открыл глаза и увидел над собой странное зеленое небо, которое кое-где светилось золотистым светом. Прошла секунда-другая, прежде чем он сообразил, что лежит на земле под широкими зелеными листьями папоротников, между которыми кое-где пробиваются солнечные лучи, и вспомнил об ударе веткой, от которого он потерял сознание. Он почувствовал, что на лице у него засохшая кровь. Осторожно пощупав пальцами лоб там, где болело, он обнаружил огромную шишку. Он попытался подняться на ноги и тут же понял, что малейшее движение причиняет ему сильную боль. Его одежда пропиталась аж до кожи очень холодной жидкой грязью, и он одновременно и ежился от холода, и чувствовал, что у него жар. Ему, несомненно, стало бы страшно, если бы его сознание сейчас не было сейчас всецело занято чувствами гнева, холода и голода.
Неддиг ударом ветки сбил его с ног. И бросил потерявшего сознание товарища одного в лесу – на милость волкам, змеям и еще неизвестно каким гнусным тварям, кишащим в этих зарослях. Охвативший Махеоласа гнев и возникшее у него желание отомстить придали ему сил, и он, превозмогая боль, пошел быстрыми шагами, пока не достиг поляны, на которой находился их лагерь.
Однако как только он выбрался из зарослей к стоянке людей, его гнев сразу же улетучился, а сердце замерло так, как будто его сжала чья-то ледяная рука. Поляна была усеяна трупами. Они были белыми и казались еще более ужасными от того, что лежали в черной грязи. Из тел людей торчали длинные тонкие стрелы. Лица убитых были перекошенными, а глаза у некоторых из них – открытыми.
Остановившись как вкопанный на опушке леса, послушник задрожал от страха – сильной и мелкой дрожью. Его сердце бешено заколотилось от волнения, которое вызвало у него это ужасное зрелище. Куда ни брось взгляд, везде на земле лежали знакомые ему люди. Он не увидел ни одного человека, которого не смог бы назвать по имени, он не увидел ни одного незнакомца. Складывалось впечатление, что поселенцы даже и не пытались защищаться и что они не убили ни одного из тех, кто уничтожил их всех до одного.
По жестокой иронии судьбы на небе не виднелось ни облачка, день обещал быть погожим, а в лесу вовсю щебетали птицы. Легкий ветерок теребил волосы и одежду погибших, и начинало казаться, что они все еще живы и подают ему, Махеоласу, какие-то знаки. Единственное, что сейчас было ясным для Махеоласа, – так это то, что он остался один. Что бы он сейчас ни стал делать – остался бы здесь или ушел бы прочь, – делать это ему предстояло в полном одиночестве. Все, кроме Эдерна, были против того, чтобы принимать его, Махеоласа, в монастырь, и он теперь сомневался в том, что ему там окажут хороший прием, если он явится туда и сообщит, что все поселенцы погибли.
Одному
