хуже. Он еще больше укрепится в подозрении и устроит мне ужасно развеселую жизнь!
– А как же я ему объясню… – начала было Ритка, но мадам прервала ее:
– Господи, ничего и не объясняй! Просто не игнорируй Мишку так откровенно, не избегай его общества и иногда перекидывайся с ним хоть словечком, – просительно загорячилась мадам Ирена. – А если вдруг, между делом, ты, зайка, заведешь речь и обо мне, в удобный момент и невзначай, ты сможешь, ты же не дурочка, и если Мишка отзовется, то тогда…
– Я скажу ему, какая вы славная и как вы огорчены его м-м… недоверием, так? – закончила мысль Ритка.
– Почти. Только, умоляю, без резких и лишних движений. Потихоньку, полегоньку, и ты сможешь достучаться до Мишенькиного сердца и приоткрыть в нем щелочку и для меня. Хотя бы потому, что в семье, такой как наша, должен, ради нас самих, царить мир.
– Как здорово вы сказали! Я очень-очень постараюсь! – Ритка порывисто шагнула к мадам, и Ирена притянула девушку к себе, расцеловала с жаром в обе щеки, как бы скрепив тем самым заключенный меж ними двойственный союз.
В этот день Рите так и не случилось дождаться от хозяина ни призывного знака, ни намека, ни малейшего нетерпения ее увидеть. Не получив приглашения в заветный кабинет, девушка все же рассчитывала хотя бы на вечерний визит в хозяйскую спальню, но и он не состоялся и даже не обозначился возможностью. Чем быстрее бежали стрелки часов, отсчитывая послезакатное время, тем ниже и ниже падал тоненький столбик термометра ее души, пока к полуночи не опустился до абсолютного нуля. Рита не помнила, как поднялась наверх, как разделась и упала на мягкую, пахнущую свежестью белья кровать. Лежала без сна, все больше впадая в прострацию убийственной безнадежности. И только окончательно распавшись на крохотные частички горького горя, поняла с облегчающей ясностью, как недалека она и глупа. Что было бы ей сообразить ранее и так миновать страшный риф, чуть было не разбивший вдребезги хрупкую лодку ее любви, и принять вопиюще простую истину: не ожидать, терзаясь, того, чего дождаться было нельзя, а идти вперед самой. Невозможно, да и смешно было бы вообразить Яна Владиславовича, бегающего по дому в поисках Риты или пытающегося передать ей послание с приглашением через третье лицо.
Страшной нелепицей казалась теперь прозревшей Рите вероятность юношеских ухаживаний и книжных обольщений, несовместимых с величественным и высоким образом ее хозяина. Между ними не было равенства и никогда не могло быть, как нет ни одного клочка скалы на горной вершине, где можно было бы поселиться ничтожной долинной пичужке рядом с гнездовьем короля-орла. Хозяин и без того оказал скромной девушке великую честь, приняв ее безоглядную любовь, и был в своем праве и далее всего лишь брать то, что она смиренно положит к его ногам. И поняла еще, что пусть берет что хочет и как захочет, лишь бы только брал, и более ей, Рите, ничего не нужно. И честолюбие, и претензии, и самомнение, вздохнув, отлетели от нее не без сожаления, и осталась только голая, ничем более не
