собирается – улыбается и словами наводит, как там казачки, чем живут и что говорят. Я ему и начал класть. Язык-то без костей, все мелет. И чего только не намолол спьяну. Уж потом добрый человек шепнул: поостерегись, мол, с разговором, ведь это сам Шешковский. Тут с меня весь хмель разом слетел. А старик этот, стало быть, Шешковский, сказал, что я ему дюже понравился, и пригласил к себе на обед. Обещал борщом накормить и на ноги поставить… Спаси, матушка, освободи от обеда. Слышал я об евонных борщах, не дай опозориться на старости лет.
– Уж и не знаю, как быть, – засомневалась Екатерина, – кто знает, что вы такое ему наговорили, может, о делах государственных…
– Вестимо, о них, матушка. О чем же еще говорить по пьянке?
– Ну и что же именно?
– Да все то же, о чем казаки толкуют. Не след бы нам холопов беглых принимать и на свою землю садить. Через них голытьбы стало так много, что трава в степи примялась, лошадям пасущимся пригинаться приходится. Дон наш Тихий не голытьбою был завсегда силен, а домовитыми казаками. Их же по твоему указу на Кавказ гонят селиться. Из балок да в горы – какая радость? Казаку, матушка, простор нужен и воля вольная, без нее он уже не казак.
– Зато государству от вашей вольницы беда. От нее смута идет, Разины и Пугачевы рождаются! – гневно воскликнула Екатерина.
– И-и, матушка, черви на мертвом дереве не живут. Коли есть плоды, то и черви будут. А у нашего Дона плодов куда как много, всю степь аж до самого моря повоевали и тебе отдали.
– Еще что говорили?
– А то еще, что хохлов ты зря приваживаешь. Ненадежный это народ, все время по сторонам зыркают, от России отложиться норовят. И кто они есть на самом деле? Те же русские, только язык коверкают. Можно ли верить таким, кто из родной семьи убечь хочет? И нам, казакам, то обидно, что преданных слуг своих теснишь, а этих приватно ласкаешь.
– Ну уж, это не ваше дело мне указывать.
– Не мое, матушка. За то и говорю, язык поганый отрезать надо.
– И про меня, верно, судачили?
– А то как же, матушка? Пьяному разговору без бабы нельзя.
Храповицкий не выдержал:
– Опомнитесь, сударь, перед вами российская императрица!
Тот даже привстал в недоумении.
– Нешто она не баба? Самая что ни есть. У нас таких кралей в красный угол садят, чтобы любоваться. Казаки в этом толк знают. Баба! Только не простая, а первая на всю империю.
Екатерина покрылась легким румянцем.
– Оставьте его, Адам Васильевич. И что же обо мне говорили?
Генерал помолчал, опустив голову, потом ударил ею об пол.
– Смилуйся, матушка, отрежь язык мой поганый.
– Верно, пакости какие-нибудь?
– Как можно, матушка, о богоданной царице такое говорить? Меня бы в одночасье громом поразило. Нет, окромя вольных речей ничего худого не было.
– Ну, так расскажите все, только сохраняйте приличия.
