стоя». В «реалистической» части романа всё аутентично. Внимательный читатель даже может найти подсказку, которая позволит точно датировать время действия.
Что касается «фантастической» части, то в 90-ые годы, перечитывая текст, я думал, что мы написали роман, предвидевший перестройку и её финал. Сегодня мне кажется, что дело обстоит серьезней и речь идет о конце цивилизации. Впрочем, тут мы не слишком оригинальны, так как об этом писали многие фантасты. Я уверен, что наша цивилизация конечна, – как Империя инков, цивилизации ацтеков, Древнего Египта, Древней Греции, Древнего Рима, – но как это случится? Возможны варианты. Один из них – в этом романе.
Однако есть в нем и ещё одна, может быть, самая важная для авторов штука. В те времена мы были молоды и, как я теперь понимаю, не бездарны. И нам захотелось написать роман в совершенно свободной форме. В политически несвободном обществе мы хотели хотя бы полной литературной свободы. Поэтому мы нагло использовали все виды и жанры. Тут проза, поэзия, драма (включая кинодраматургию), множество литературных аллюзий, намеков, насмешек, пародий, заимствований, подражаний… Короче, полным-полно беззлобного литературного хулиганства. Книголюбы, надеюсь, оценят.
И, как положено в мениппее, рядом с юмором, иронией, смехачеством – драмы, трагедии, полный серьез… «Здесь всё есть, коли нет обмана…».
Конечно, есть и обман. Ведь без обмана разве бывает литература?!
Георгий Вирен 2015 год
Я не перечитывал этот роман лет тридцать. Сейчас, перечитывая, испытывал одновременно несколько разнонаправленных комплексов чувств. С одной стороны, постоянное раздражение от того, как мало и плохо мы тогда умели. Часто хотелось злобно рассмеяться над неудачной фразой или пошлым пассажем. С другой стороны, постоянно внутренне крякалось от восхищения: как много мы, оказывается, понимали тогда, какие у нас были мыслительные и, собственно, словесные потенции! Но ёлки-палки, как слабо воплотились эти потенции в нашей реальной жизни!
Подобное столкновение чувств присуще жанру трагикомедии. Так я бы и предлагал воспринимать сегодня роман – слепок нашего тогдашнего мироощущения – с горы сегодняшнего опыта. Между прочими термин «застой» появился значительно позже, да и Оруэлла я лично прочитал только лет через пять после написания романа. А трагикомичность своей жизни, а может быть, и жизни всего нашего поколения, смог ощутить сознательно гораздо позже, когда сам начал потихоньку превращаться если не в динозавра, то в мастодонта.
И ещё одно. При сочинении этого романа я, пожалуй, впервые ощутил, что такое чувство подлинной творческой свободы. По-моему, соавтор тоже искренно веселился, когда мы придумывали какой-нибудь новый поворот или жонглировали, на грани пародии, классическими формами. Это было здорово! И это была школа. Жаль, что это никогда больше не повторится в нашей жизни. А с другой стороны – что ж, пусть этот роман навсегда останется уникальным сочинением двух небесталанных мальчиков прошедшего тысячелетия.
Андрей Воронкееич 2015 год
Тут все есть, коли нет обмана.
И черти и любовь, и страхи и цветы.
31 декабря
Рабочее название – Цепь
(фантастическая игра)
Значит, опять с Нового года начинаю новую жизнь. Может быть, теперь будет удачней? Сколько раз уже начинал, какие были замыслы! Уж в последние годы я так остепенился – избави Бог! – а всё равно… Даже «Высоту подвала» не стали печатать, а ведь, казалось бы, там всё на месте – и тема рабочая, и доскональные знания условий работы в котельной, и конфликт передового рабочего и начальника цеха показан очень жизненно – а поди ж ты! Говорят – схема. Невысокий художественный уровень… Уровень – он вроде планки при прыжках в высоту: взял – не взял… Только там всё понятно, а здесь… Искусство!
А «Разговор по душам»? Всё, ну просто всё было, как надо! Газеты кричали: «Не раскрыт ещё образ новой деревни в нашей литературе!» И я раскрыл. Три лета сидел в деревне, как Меньшиков в Берёзове – всё записывал, всё подмечал… И опять – «недостаточно высокий художественный уровень»! Что они, сговорились?! А может быть, я сам виноват? Теперь – всё. Буду писать не про нашу жизнь, хватит с меня. А уровень… Буду свои мысли облекать в форму, которая давно признана высокохудожественной – поди-ка, придерись! Вот, например, начнём так. Ну как в «Слове о полку Игореве»: «Не лепо ли ны бяшетъ, братие, начяти старыми словесы трудныхъ повестий о пълку Игореве, Игоря Святъславлича?» Нет, пожалуй, трудновато; сам не понимаю, а читатель и подавно… А как там в летописи… «В лето 6694, месяца мая в первый день, на память святого пророка Иеремии, в середу к вечеру, бысть знамение в солнце и тёмно бысть весьма вельми, яко и звёзды видети…» Ничего. Немного посовременней, пограмотней – и пойдёт.
Из «Повести родственных смут»
