ей уже было непонятно: как же, в самом деле, она не узнала Лину? Может быть, потому, что на портрете та смотрит вбок, ускользающим взглядом, а живая, настоящая заглядывает прямо в глаза?
Нюра пожала плечами и повторила:
– В косыночке этой… веснушки… така молоденька… Не признала.
– Молоденька… – с горечью сказала Галина Николаевна. – Ей уже под тридцать, Нюра. У нее уже Андрюшка на будущий год в школу пойдет… С мужем рассталась давно… – И еще раз тихо добавила: – Под тридцать… А счастья не было и нет.
– Ишь ты… – вздохнула Нюра понимающе и тронула Линину книгу на подоконнике – черно-белую. – Не по-русски чего-то написано.
– По-английски. Это Торнтон Уайлдер, писатель такой…
– Ишь ты, – еще раз удивилась Нюра, – так прямо и шпарит?
– Лина преподает язык в институте.
– Вот те и девочка, – подытожила Нюра… – Ладно, хорошо у вас, однако идти пора… Позвоню только кое-кому… Можно, Галинниколавна?
– Ну конечно, Нюра, – рассеянно кивнула та, продолжая думать о своем. Представляла, как Лина едет сейчас в метро – в черном пальто, черной шляпке, шарф черно-красный вокруг шеи обмотан, вокруг шеи… А может, вспоминала лицо своего молодого Володи, с рассыпанными на лбу темными волосами, с ухмылкой веселой и этим: «Почему филь-де-перс? Почему не филь-де-грек?»
Нюра порылась в своей хозяйственной сумке, достала красную записную книжку, всю исписанную – ой-ой – какими-то адресами, и уже на пороге спальни обернулась вдруг и спросила:
– Галинниколавна, а портретик-то кто с ее делал? С Лины-то?
– Брат. Он художник.
– А-а… – протянула Нюра. – Ну, тогда понятно… От брата не скроешься. Брат родной – он все видит. Ему улыбайся не улыбайся.
– Да, – сказала Галина Николаевна. – Очень талантливый художник, но тоже, знаете, Нюра, свои капризы, свой характер. Эти таланты обычно такие тяжелые люди.
– Эт мы знаем! – заверила ее Нюра, навидавшаяся на своем веку «талантов».
– Вот Лина и тянет двоих своих мужиков – брата и Андрюшку. Да еще диссертация на шее, никак закончить не может… – И спохватилась: – Ну, звоните, Нюра, звоните!
Через минуту Нюра уже кричала в трубку своим смешным тонюсеньким голоском:
– Софьмарковна, вы обои-то возьмете? На Войковской… Краси-ивыя обои-то… Красные, с золотым… Ой, краси-ивыя!
Вечером, сидя у телевизора, Галина Николаевна услышала, как отпирают входную дверь. Она устремилась в прихожую. Там стояла Лина – опаленная морозцем, припорошенная снегом, как-то странно, безудержно, болезненно веселая.
– Лина?.. – растерянно пробормотала Галина Николаевна и умолкла.
– Он на тренировке, – громко, внятно, как глухонемой, объяснила ей Лина, не раздеваясь. Словно она пришла сюда только затем, чтобы объявить это.
– На какой тренировке? – тихо спросила Галина Николаевна.
– Ка-ра-те! Это сейчас очень модно. –
