я торопливо пересекаю коридор. Когда я вновь выхожу на воздух, уже совсем темно.
– Привет! Привет!
Я аж подскочила. Ну, зараза! Это же Фрэнки, наш попугай, торопится в мою сторону через всю вольеру. Он кладет голову набок, прилипнув ко мне блестящей бусинкой глаза.
– Привет! Привет!
Его бывший хозяин, отставной пехотный майор по имени Джефф, обучил попугая виртуозно материть ничего не подозревающих свидетелей Иеговы и коммивояжеров, стоило тем постучаться в квартиру. Но когда Джефф умер, никто из родственничков почему-то не захотел приютить Фрэнки, вот он здесь и оказался. Пташка, между прочим, серьезных денег стоит, так что вряд ли он у нас надолго задержится. Однако приходится принимать меры, когда к нам заглядывают чувствительные натуры. Гоним их мимо вольеры чуть ли не бегом.
– Пока-пока, Фрэнки, – бросаю я, направляясь на главный выход. – До завтра.
– Сучка! – скрипит он мне в спину. – Пока-пока, сучка!
Уилл уже минут десять что-то говорит, а я в толк взять не могу, что он хочет сказать. Начал с того, что нынче утром у них в школе приключилась забавная вещь: мол, один третьеклассник, читая вслух текст по природоведению, упорно называл мышонка мошонкой; затем, однако, наша беседа ушла в сторону, и, судя по выражению его лица, моя веселая улыбка и энергичное кивание не очень-то вписываются в характер ожидаемой реакции.
А все потому, что письмо мне чуть ли не дырку прожгло в джинсах. Не иначе, какой-то журналюга его прислал, иного логичного объяснения не подыскать. Но тогда почему он не подписался? Почему не вложил визитку? Или, может, хочет меня сначала помариновать, чтобы язычок развязался, чтобы я сама им все выложила? Ведь пять лет прошло, как я вернулась в Британию, и четыре – с того момента, как газетчики в последний раз пытались уговорить меня продать интервью. Так почему это случилось именно сейчас? Разве что… Гм. Пятилетняя годовщина нашей поездки в Непал?
– Стало быть, соврала, да? – спрашивает тут Уилл, и я вскидываю глаза.
– Чего?
– Я говорю, соврала насчет рыбы? Тебе вовсе не карась противен, а окунь? Ты поэтому к нему даже не притронулась?
Мы одновременно переводим взгляд на целую рыбешку, что лежит у меня на тарелке в застывшей масляной лужице с укропом, будто жертва разлива нефтепродуктов какого-то нового, желтого сорта.
– Прости, пожалуйста. Я сейчас сама не своя…
– Тогда валяй, выкладывай как есть. – Он ерошит себе волосы, кладет подбородок на подставленную ладонь и смотрит мне в глаза. – Ты же знаешь: я своих не сдаю, мне можно рассказывать что угодно.
Да, но следует ли? Мы знакомы три месяца, из них половину спим вместе, и все же мне кажется, мы едва знаем друг друга. Допустим, мне известно, что его зовут Уильям Артур Смарт, ему тридцать два, разведен, на руках девятилетняя дочь по имени Хлоя. Трудится школьным учителем младших классов, обожает фолк-музыку, любимый
