в одиночестве на носу яхты и писал что-то в записной книжке, подсвечивая себе налобным фонариком. Лана взяла свою бутылку пива и подошла к нему.
– Можно присоединиться?
Он обернулся, и луч от фонарика скользнул по ее лицу. Она сощурилась, прикрыла глаза рукой.
– Конечно. – Жозеф выключил фонарь, закрыл записную книжку и убрал ее в нагрудный карман рубашки.
– Впечатляющий был прыжок. – Лана присела рядом. – Где ты так научился?
– В Париже. Давным-давно занимался прыжками в воду, прыгал с вышки.
– А сейчас занимаешься?
– Нет. Сейчас нет.
Они сидели молча, сюда доносился шум голосов и смех остальных. Лану не беспокоило отсутствие слов, дома она к этому привыкла.
Что-то притягивало Лану к Жозефу – может, она чувствовала его отстраненность от остальной команды, знала, каково это – быть изгоем. Если бы не Китти, ее подростковые годы прошли бы в полном одиночестве.
В тусклом свете луны верхушки волн отсвечивали серебристым. Помолчав еще немного, Лана спросила:
– Можно поинтересоваться, что ты там пишешь?
Задумавшись, Жозеф ответил:
– Стихи.
– Стихи о том, что видишь, или о том, что чувствуешь?
Теперь он внимательно посмотрел на Лану.
– Хороший вопрос.
Жозеф достал из кармана шорт баночку табака и сигаретную бумагу. Проворными движениями длинных пальцев ровно завернул табак.
– Я пишу о том, что чувствую. – Лана кивнула. – А тебя я иногда вижу с блокнотом. Рисуешь?
– Да. В основном делаю наброски. Тут столько всего хочется нарисовать.
Жозеф закурил и медленно затянулся.
– Значит, тебе нравится на яхте?
– Еще как. Нам повезло.
– В путешествии по морю чувствуется свобода, да? – Жозеф затянулся и протянул ей самокрутку. Хотя после университета Лана бросила курить, порой она не отказывалась.
– Спасибо. – Она сделала затяжку, в голову приятно ударил никотин.
– Кого бросила дома? – спросил Жозеф.
Возвращая самокрутку, Лана ответила:
– Только отца.
Лана представила его: сидит в своем кресле с газетой, разгадывает кроссворд, на нем потертые зеленые брюки и мятая рубашка. Удивительно: подумав о том, как одинока и однообразна жизнь отца, она почувствовала жалость. Его хоть кто-нибудь навещает?
– А ты?
Жозеф засмеялся, но в его смехе Лана уловила странные, грустные нотки.
– У меня никого нет.
– А родные?
– Никого.
– Совсем никого?
Он резко покачал головой.
– Мама и папа умерли. Год назад.
– Ох, прости. Могу я спросить, что случилось?
В лунном свете было заметно, как Жозеф помрачнел.
