едоверчиво вглядываешься в строки объявления: не каждый день делают подобные предложения. Снова и снова перечитываешь газетный текст. Такое впечатление, что он адресован именно тебе и никому другому. Ты сидишь в обшарпанной забегаловке, роняешь пепел от сигареты в чашку с недопитым чаем и не замечаешь этого. Твои глаза прикованы к объявлению. Требуется молодой историк. Аккуратный. Добросовестный. Со знанием французского. В совершенстве владеющий литературным языком. Знакомый с работой секретаря. Итак, молодой историк, владеющий французским, желательно – поживший какое-то время во Франции. Три тысячи песо в месяц плюс питание и удобная светлая комната, приспособленная под рабочий кабинет. Недостает лишь твоего имени. Чтобы в объявлении черным по белому было напечатано: Фелипе Монтеро. Требуется Фелипе Монтеро, бывший студент Сорбонны, историк, напичканный бесполезными сведениями, привыкший корпеть над пожелтевшими от времени бумагами, младший преподаватель, дающий уроки в частных школах за девятьсот песо в месяц. Конечно, если бы ты прочел подобное, то заподозрил бы подвох, воспринял бы это как розыгрыш. Просьба прийти по адресу: улица Донселес, 815. Телефона нет.
Ты подхватываешь свой портфель, оставляешь на столе чаевые. А ведь вполне возможно, что, пока ты здесь сидел, точно такой же молодой историк, раньше тебя прочитавший объявление, успел сходить по указанному адресу, и место уже занято. Гоня от себя эти мысли, ты направляешься к перекрестку. В ожидании автобуса закуриваешь и повторяешь в уме исторические даты, которые должен знать назубок, дабы твои оболтусы наконец-то прониклись к тебе уважением. Пора готовиться. Автобус уже показался, и ты, уткнувшись невидящим взглядом в носки своих черных туфель, сосредоточенно шаришь по карманам в поисках мелочи. Пора готовиться к штурму. Нащупав горсть медяков, ты отсчитываешь тридцать сентаво, зажимаешь монеты в кулаке, хватаешься за железный поручень в дверях автобуса, который и не думает останавливаться, вспрыгиваешь на подножку, кое-как протискиваешься сквозь плотную толпу пассажиров, платишь тридцать сентаво, цепляешься правой рукой за петлю, а левой прижимаешь к себе портфель, привычно накрыв ладонью задний карман брюк, где лежит бумажник.
День пролетит в обычной суете, и ты ни о чем не вспомнишь до следующего утра, когда усядешься за столиком в той же дешевой закусочной, спросишь завтрак и раскроешь газету. А дойдя до страницы объявлений, снова увидишь знакомые крупные буквы: молодой историк. Значит, вчера туда никто не ходил. Ты пробежишь глазами текст и вдруг обнаружишь на последней строчке: четыре тысячи песо.
Странно, что кто-то может жить на улице Донселес. Тебе всегда казалось, что в старом центре города вообще никто не живет. Медленно шагая по тротуару, ты пытаешься отыскать номер 815 среди скопления старых колониальных особняков, где ныне разместились мастерские по ремонту всякой всячины, часовые и обувные магазинчики, стойки с прохладительными напитками. Нумерация домов здесь много раз менялась, новые таблички соседствуют с прежними, и разобраться в этой путанице нет никакой возможности. За 13-м домом следует 200-й, под старинным изразцом с номером 47 заботливо выведено мелом: «теперь 924». Ты поднимаешь глаза к верхним этажам: там все осталось по-старому. Ни грохот музыкальных аппаратов, ни яркий свет ртутных ламп, ни витрины с дешевыми безделушками – ничто не в силах омрачить или исказить этот второй лик зданий. Стены, сложенные из вулканической породы, ниши с фигурами святых, изуродованными временем и увенчанными голубями, каменный орнамент в стиле мексиканского барокко, решетчатые балконы, узкие слуховые окна, черепичные желоба, водостоки из песчаника. Окна занавешены от солнца длинными зеленоватыми шторами, и в одном из них кто-то маячит, но тут же исчезает, подметив твой взгляд. Ты переводишь глаза на портал, прихотливо увитый диким виноградом, на облупившуюся дверь и вдруг видишь прямо перед собой: «815, бывший 69».
Никто не отзывается на стук медного дверного молотка, отлитого в форме головы собаки. Впрочем, она настолько стерлась и потеряла вид, что скорее напоминает голову собачьего зародыша из музея естественных наук. Этот уродец словно подсмеивается над твоими потугами, и ты отталкиваешь от себя холодную медь. Этого оказывается достаточно: от легкого толчка дверь приотворяется. Прежде чем переступить порог, ты оборачиваешься и бросаешь прощальный взгляд на город, на длинную вереницу машин, скопившихся у перекрестка: они нетерпеливо рычат, гудят, изрыгают удушливый дым. Ты разочарованно хмуришь брови, словно ожидал иного напутствия от равнодушно-безликого внешнего мира.
Затворив дверь, ты попадаешь в кромешную темноту крытого перехода – похоже, он ведет во внутренний дворик, потому что тебе в нос ударяет запах влажного мха, прелых листьев, гниющих корней, дурманящий густой аромат. Ни намека на свет, который подсказал бы дорогу. Ты нащупываешь в кармане спички, но тоненький надтреснутый голос предупреждает тебя откуда-то издали:
– Не трудитесь… В этом нет необходимости. Прошу вас, сделайте тринадцать шагов вперед, и справа от вас окажется лестница. Поднимитесь, пожалуйста, наверх. Там двадцать две ступеньки. Считайте, когда будете идти.
Тринадцать
