что перед отъездом семьи в Тобольск он, разговаривая с Государем, говорил ему, что он из добрых побуждений переселяет семью из Царского в Тобольск, как удаленный от железных дорог, тихий и спокойный город, где им будет лучше; что он, Керенский, надеется, что Государь не усмотрит в его действиях “ловушки”. Государь ему ответил, что он ему верит”.
Занотти: “Сама я лично не могла быть, конечно, при приеме Государем и Государыней в первый раз Керенского. Лично Керенского я видела. Он был в простой рабочей тужурке. Держал он себя прилично. С детьми я говорила про Керенского. Я вынесла такое впечатление относительно Керенского: Керенский был в первые дни его приезда к нам очень нервен. Он совершенно не понимал Их Величеств. Потом он получил от них другие впечатления. Отношения между Их Величествами и Керенским стали проще, и Их Величества безусловно не относились, в конце концов, в душе их к Керенскому так, как, вероятно, сначала… Я должна сказать, что лично Керенский относился вполне вежливо к царской семье и лично не делал ничего ей неприятного”.
Волков: “Под конец царская семья, как надо думать, привыкла к Керенскому. Я по совести могу удостоверить, что Государыня как-то говорила про Керенского мне лично: “Он ничего. Он славный человек. С ним можно говорить”.
Жильяр: “Керенский в Царском был несколько раз. Он приезжал к нам как глава нового правительства, чтобы видеть условия нашего режима. Его обращение с Государем носило характер сухой, официальный. На меня это его обращение производило впечатление отношения судьи к обвиняемому, в виновности которого судья убежден. Мне казалось, что Керенский считает Государя в чем-то виноватым и поэтому обращается с ним сухо. Однако я должен сказать, что все же Керенский проявлял полную корректность… Явившись после этого (после отобрания бумаг у Государя) во дворец, Керенский был другой. Его обращение с Государем изменилось к лучшему. Оно утратило характер прежней сухости и стало более мягким. Я эту перемену объясню так. Мне казалось, что Керенский, ознакомившись с содержанием отобранных им у
Государя бумаг, понял, что Государь не совершил ничего плохого перед Родиной, и сразу переменился в обращении с ним”.
Гиббс: “Государь мне (в Тобольске) немножко рассказывал про Керенского. Он мне говорил, что Керенский очень нервничал, когда бывал с Государем. Его нервность однажды дошла до того, что он схватил со стола нож слоновой кости для разрезыва-ния книг и так стал его вертеть, что Государь побоялся, что он его сломает, и взял его из рук Керенского. Государь мне рассказывал, что Керенский думал про Государя, что он хочет заключить сепаратный договор с Германией, и об этом с Государем говорил. Государь это отрицал, и Керенский сердился и нервничал. Производил ли Керенский обыск у Государя, я не знаю. Но Государь говорил мне, что Керенский думал, что у Государя есть такие бумаги, из которых было бы видно, что он хочет заключить мир с Германией. Я знаю Государя, и я понимал и видел, что, когда он рассказывал, у него в душе было
