Дени, я этому отцу Иегудиилу ноги вырву! Говорил я ему – железо хреновое, а он…
Отец Иегудиил – наш монастырский кузнец – действительно в последнее время стал портачить, но это обстоятельство никак не оправдывало ни содержания, ни формы сказанного.
– Брат Петр, – негромко позвал я, чувствуя, что Пьер готов отмочить следующий пассаж по поводу карпа, удочки, крючка и отца Иегудиила. – Брат Петр…
Пьер в сердцах швырнул удочку оземь, вобрал побольше воздуха, раскрыл рот, и тут до него наконец начало доходить. Я мельком оглянулся – брат Ансельм стоял с невозмутимым видом, но в глазах его определенно бегали чертики. Впрочем, с первого взгляда и не заметишь – держать себя этот мальчик умеет.
– От-тец Гильом… – запинаясь, начал Пьер. – Я… ну…
– По-латыни, пожалуйста, – все с тем же спокойствием попросил я, чем вверг Пьера в окончательное смущение. Ибо, кроме строжайше запрещенной божбы и поминания нечистого, он умудрился выговорить все это на «ланг д'уи»[1] с диким нормандским произношением.
– Я… ну… Рыба…
– Дальше, – подбодрил я, наблюдая, как покрасневший и разом вспотевший Пьер с неимоверным усилием подбирает непослушные латинские слова.
– Я ловить, я ловил… – Пьер вздохнул и потер громадной пятерней свою веснушчатую физиономию.
– Мы ловили, – согласился я.
Я вновь обернулся – брат Ансельм смеялся, но незаметно – одними уголками губ. Уже не в первый раз подумалось о том, где мальчик так научился себя держать. Все-таки ему еле-еле восемнадцать, и то по документам, которые не у одного меня вызывали сомнения.
– Мы ловили, – обреченно повторил Пьер. – Отец Иегудиил – в аббатстве святого Дионисия кузнец есть. Он плохой кузнец есть. Он сделать… сделал плохой…
Похоже, слово «крючок» забылось, и Пьер мучительно подыскивал подходящий эквивалент.
– Он сделал плохое орудие… Орудие удить… Отец Гильом!
– Так…
Я отложил в сторону удочку и смерил Пьера выразительным взглядом. Детина сжался и заморгал.
– Брат Петр плохая память иметь, – вздохнул я. – Брат Петр забыть, как мы договариваться…
– Отец Гильом! – вновь воззвал несчастный, взмахнув ручищами, от чего в неподвижном вечернем воздухе повеяло свежим ветром.
– Вы – будущий священник, брат Петр. В вашей практике будет немало эпизодов, по сравнению с которыми этот несчастный карп – сущая мелочь. Вы должны сохранять спокойствие и не сбиваться на простонародную тарабарщину, из которой, к вашему счастью, я не понял ни слова… Дюжину «Отче наш» и дюжину «Верую» перед сном. Вы, кажется, улыбаетесь, брат Ансельм?
Все-таки я застал парня врасплох. Но лишь на миг. Девяносто девять из сотни сказали бы в таком случае: «Нет!» – но Ансельм дерзко сверкнул глазами и покорно ответил: «Да, отец Гильом».
Я хотел поинтересоваться, что именно брат Ансельм услыхал смешного, но посчитал, что это будет излишним занудством.
– Две вязанки хвороста, брат Ансельм. И мытье посуды после ужина.
– Да, отец Гильом.
Парень вновь улыбнулся, и я вдруг сообразил, что сегодня и так его очередь мыть посуду.
– Ладно, – резюмировал я, – как там у нас с уловом?
Несмотря на эпизод с разогнувшимся крючком, улов был неплох. Впрочем, пруды у Нотр-Дам-де-Шан всегда славились отменной рыбой.
Ужин варили тут же – идти в старую заброшенную кухню, где не готовили уже два десятка лет, с тех пор как старый граф де Корбей разорил здешний монастырь, не хотелось. Ребята разложили костер, и Пьер уже привычно достал нож, дабы приняться за рыбу, но я остановил его:
– Уху сегодня приготовит брат Ансельм. А вы, брат Петр, надеюсь, не забыли, что должны мне басню?
– Какую басню? – моргнул Пьер, успевший уже успокоиться и предвкушавший ужин.
– Басню «Лисица и отражение луны» из сборника «Робертов Ромул». Вы должны были выучить ее еще вчера, но вчера у вас, кажется, был насморк…
– Не насморк… – вздохнул бедняга. – У меня… это… голова болела.
– Сочувствую, брат Петр. Надеюсь, сейчас все неприятности позади и мы имеем возможность послушать наконец басню.
– Сейчас… Я… ну… повторю.
Я не стал спорить и принялся наблюдать за Ансельмом. Вечерняя уха – маленький реванш за ошибку с посудой. К тому же мне было очень любопытно, как парень поведет себя. До этого я ни разу не видел Ансельма на кухне. В Сен-Дени его туда и близко не подпускали. Похоже, и там, где он жил прежде, его маленькие
«Ланг д'уи» – (язык «да») – наречие, на котором говорили в Северной Франции. Южнее Луары господствовал «ланг д'ок».
