так и не изжила свои проблемы после давнего эксперимента с летучими книгами: отдельные экземпляры в дальних углах хранилища приобрели автономию и начали размножаться. Студенты испытывали шок, наблюдая акты зачатия. Отпрыски художественных книг, предсказуемо вторичные, варьировали родителей, потомки научных получались невероятно занудными, наибольшую жизнеспособность демонстрировали гибриды. Библиотекарь считал, что книги просто неправильно подбираются в пары, и предлагал вязать их насильственно. Тайное заседание библиотечного комитета относительно этичности подобной книжной евгеники было бурным, но ни к чему не пришло.
Квентин погружался в густую успокоительную атмосферу Брекбиллса заново, как тонущая в меду пчела. Иногда он ловил себя на мысли, что неплохо бы остаться здесь навсегда – и, возможно, остался бы, если бы не внезапная смерть отца.
Квентина, который давно не чувствовал себя близким ему и почти не вспоминал ни о нем, ни о матери, это застало врасплох. Ему как-то в голову не приходило, что отец может умереть. Жил он неприметно и ушел из жизни с той же фирменной неприметностью: скончался от удара во сне. Даже маму умудрился избавить от пробуждения рядом со своим остывающим телом: она вела художественный курс в Провинстауне, и покойника обнаружила уборщица, украинка-католичка, подготовленная к таким событиям куда больше, чем мама. Случилось это в середине октября, месяца через полтора после возвращения Квентина в Брекбиллс. Новость ему сообщил декан Фогг, получив ее по единственному в колледже древнему телефону.
Квентин похолодел, уяснив смысл сказанного – но смысла в этом не было никакого. Все равно как если бы отец объявил, что стал барабанщиком-марьячи и намерен участвовать в параде Синко де Майо[2]. Не может он умереть! Это совершенно не в его стиле.
Фогга разочаровала реакция Квентина. Он, как видно, ожидал большего драматизма, и Квентин охотно бы разыграл эту драму, если бы знал, как. Не рыдать же, в самом деле, не рвать на себе волосы, не проклинать пброк, слишком рано обрезавших нить жизни усопшего. Он попросту не мог все это изображать и не понимал, почему не может. Подобающие случаю чувства, как видно, заблудились в пути из мест своего обитания. Лишь когда Фогг, предложив ему взять неделю отпуска, тактично ушел, Квентин немного оттаял и помимо растерянности почувстовал еще кое-что. Не горе, нет: злость. На отца, который вдруг взял и умер? На Фогга, принесшего ему эту весть? На себя за то, что не способен как следует горевать?
По правде сказать, между ним и отцом никогда еще не было такой близости, как теперь – даже в детстве. Семейные снимки с маленьким Квентином любой суд принял бы как доказательство, что у Колдуотеров была хорошая, любящая семья, но Квентин не узнавал ребенка на этих снимках, не помнил, что когда-либо был им. Как будто его подменили в младенчестве. Права была пуговица: напрасно он не зашел домой, получив такой шанс.
Он поймал Фогга на слове и отпуск взял. Ему это не
Национальный праздник Мексики в честь победы мексиканских войск над французами в битве при Пуэбле 5 мая 1862 г.
