Парнюга своеобразный, но с характером… Генка стишки пописывает, по девкам шляется. Ему жизнь на шхуне – малина. Говорит, что пока другой не нужно. Блудит где-то в городе, на судне лишь отсыпается во время вахты. Проспится и третирует своего капитана всякой вульгарщиной.
– Да ты, Гена, диссидент! – засмеялся Константин. – Это всё?
– Почти. В апофеозе есть нехорошие слова. Как вы? Читать?
– Мы же не в детском саду! На палубе свой язык, – ответил Константин. – Хотя теперь он распространен повсеместно.
Мы жвачку жуем, тоскуя, и носим ярмо до х…,
Над нами, идеи штампуя, жирует орава блядей.
Ах, нам бы из стойл да к елям, в березовый шум, к метелям!
А нас – по ноздрям и – в стойло, к навозу или на бойню,
На мясо и на колбасы, во имя великих идей.
– Да-а… крепко ты засандалил! Афганцы вдохновили? – спросил Константин.
– Афган. Я побывал там, Константин-тиныч, «во имя великих идей», там окончательно прозрел и окончательно разлюбил «исторический материализм». Давайте помянем тех, кого доставили оттуда на «черных цветочках»…
Пить Константину не хотелось, но отказать Генке он не мог.
Они подняли стаканы, молча посмотрели друг другу в глаза и выпили.
– Между прочим, и Проня там дырку получил, – сказал Генка, зажевывая водку корочкой хлеба, натертой чесноком.– Нет-нет! Мы были в разных местах, а вместе, когда из госпиталя в дембелях оказались, – объяснил, поняв немой вопрос в глазах Константина. – У каждого – свои дырки. Сувениры на память о славных днях.
– Я его и выписал на шхуну, – сообщил боцман. – С тех пор и держимся вместе.
– Пока держимся, а дальше – мрак! – сказал Генка, разливая остатки водки.
– Между прочим, – сказал Проня, – у нас в «Югрыбе» тоже есть Зозуля. Замначальника управления по кадрам. Тоже, говорят, тот еще тип. Неужели все Зозули на один лад?
– Не Зозули, Проня, а особая порода людей, выведенная путем партийной селекции на просторах родины чудесной, – ответил ему Константин. – Во всяком случае, ни тебе, ни Геннадию такое будущее не грозит. Уж кто-кто, а ты, действительно, «дитё человеческое», как говорил наш уважаемый Петр Петрович.
В голове Константина была каша. Не мог представить красавчика-купидона, который и на палубе выглядел как-то несерьезно, с автоматом, в каске, где-то в горах, раскаленных зноем и взрывами, куда-то бегущим, в кого-то стрелявшим, а потом в крови, на руках товарищей или санитаров: «исторический материализм» в своей сокровенной сути! Всё, что было с ним, даже пережитое когда-то на далеком островке, где он потерял двух товарищей и откуда сам-то выбрался чудом, к тому же затертое временем, выглядело детской забавой. Ладно, хорошо – не забавой: тот ураган, что там ни думай, как ни считай, не забава, но это часть его профессии, выбранной добровольно и по велению сердца. Каждый моряк знает, что может и он когда-нибудь не вернуться с морей, но эти! Отец погиб на крымской земле, защищая родину, а что
