поп! Вся станица поглядеть на попа сбежалась… Сидел он в вентере, словно зверь за решёткой. И смех, и грех, один на всех! Слава то про попа по всему Дону разойдётся. Посидел, посидел, а делать то не чего. Стал при всём народе стал каяться:
– Простите меня, православные, а вам, Бог простит… Погиб я, погиб… Погиб за даром… за усы… Бес – он знает, на какую приманку кого поймать!
Посмеялись казаки с бабами, головы почесали, да и решили попа простить. Говорят, каков игумен, таковы и братья. Попа то простили, да сами ославились. Теперь, чуть что сразу гниловцам попа в вентере припоминают.
Станица Голубинская. «Капуста»
Ехал как то казак со службы. На радостях, что скоро дома будет, и сынишку к груди богатырской прижмет, и жену молодую обнимет, и тыны поправит, хозяйство подновит, – накупил он разнаго гостинцу. И жене, и сыну, и всем, кто дорог был его казачьему сердцу. Оно известное дело: казак на Дунае или в Польше служит, а жалмерка на Дону тужит.
– Вот – думает – порадую домашних…
Для жены же купил новые ботинки. Что это были за ботинки?! Форсу в них – бездна! Блестят, как жар. Шагнёшь в таких – скрипятъ. А ежели на ноги надеть – рыпу не оберешься…
– Вот, ето ботинки, такъ ботинки… радовался казак. Вед, ето, как она, моя то, пройдет – усех въ жар бросит. И старых, и молодых… А уж про бабье говорить не приходится: ежели от зависти не подавятся, так мужей поедом съедят… И што за ботинки! Настоящие гусарики, не ботинки – мечта любой казачки! Хоть на стол станови да глазами ешь!
Уложил их в сумы и едет домой. Едет и песенку себе курлычит. Потом улыбнется и начнет чего-то подмигивать, да плечом поводит. Усы закрутил, и папаха у него святым духом держится – чисто приклеенная. На самом – что ни на есть – затылке… Не казак, а кочет, кого хошь потопчет!
Случилось служивому проезжать станицу Голубинскую и в той станице заночевать. Остановился он в одном курене. Стал раскладаться, – видит: молодайка по куреню ходит – вертится, боками поводит и глазишшами своими черными стреляет во все стороны. Сама из себя пригожая, да красивая такая. Косы у ей черныя, что ворона крыло, брови густыя, а уж губы-то, губы – кровь… Того и гляди, лопнут: нежныя такия, кожица на них тонкая, что папиросная бумага.
Искусился казак. Помутилось у него в голове. Достал он ботинки, стал их в поднятой руке поворачивать. Того и гляди как на базаре зазывать покупателей начнёт: подходи, подешевело, расхватали не берут.
– Их – говорит – вот ботиночки! Жане везу… Вот ето так ботиночки…
А сам косит взглядом на молодуху. У той дух занялся, как увидала она обновочку. Стала – ровно пришитая, глаз не сводит.
А казак, шельма, надавит ботинки, а те: ри-ип! Сам бы хаживал, да кобелей приваживал. Да не девка он казак. Эх! отвертай хоть образа!
Достал этот рип до женскаго
