естественные? Лишь бы их было побольше. Ведь их очень мало, таких „рыцарей“, – лично я знаком с ними только по книгам да по кино. А они очень нужны в жизни: каждому найдется и место, и работа. И каждый из них может повлиять, чтобы дела в мире шли лучше».
«28 августа. Получается! Эх, мазилы несчастные, пытающиеся кистью или молотком запечатлеть в мертвом материале красоту и силу живого человека! Вот она, моя „кисть“: электронно-химическая машина, продолжение моего мозга, моего воображения. И я – инженер, не художник! – не прикладывая рук, усилием мысли воспроизвожу красу живого в живом.
Изящные и точные пропорции дюреровского Адама и рельефная геркулесовская мускулатура. И лицо приятное… Еще две-три доводки – и все».
«1 сентября, первый день календаря! Сейчас я иду в лабораторию. Брюки для него есть, рубашка есть, туфли есть. В чемоданчик! Да, не забыть кинокамеру – буду снимать возникновение великолепного дубля. Предвкушаю заранее, какое потрясение умов произведет когда-нибудь демонстрация этого любительского фильма!
Сейчас я приду, надену „шапку Мономаха“ и мысленно скомандую… нет, скажу, произнесу, черт побери, сильным и красивым голосом, каким когда-то в подобной ситуации говаривал бог Саваоф:
– Можно! Явись на свет, дубль Адам-Геркулес-Кривошеин!
„И увидел бог, что вышло хорошо…“ Конечно, я не бог. Я месяц создавал человека, а он управился за сокращенный рабочий день, субботу. Но разве ж то была работа?»
Глава одиннадцатая
Человек всегда считал себя умным – даже когда ходил на четвереньках и закручивал хвост в виде ручки чайника. Чтобы стать умным, ему надо хоть раз основательно почувствовать себя дураком.
Следующая запись в дневнике поразила аспиранта Кривошеина неровным, будто даже изменившимся почерком.
«6 сентября. Но ведь я не хотел… не хотел и не хотел я такого! Мне сейчас в пору закричать: не хотел я этого! Я старался, чтобы получилось хорошо… без халтуры и ошибок. Даже ночами не спал, лежал с закрытыми глазами, представлял во всех подробностях тело Геркулеса, потом Адама, намечал, какие надо внести в дубля изменения. И я не мог уложиться в один сеанс. Никак не мог, поэтому и растворял… Не выпускать же калеку с ногами и руками разной длины. И я знать не знал, что в каждое растворение я убиваю его. Откуда я мог это знать?!
…Как только жидкость обнажила его голову и плечи, дубль ухватился своими могучими руками за край бака, выпрыгнул – а я как раз водил кинокамерой, запечатлевал исторический миг появления человека из машины – и упал передо мной на линолеум, захлебываясь от хриплого воющего плача. Я кинулся к нему:
– Что с тобой?
Он обнимал липкими руками мои ноги, терся о них головой, целовал мои руки, когда я пытался его поднять.
– Не убивай меня! Не убивай меня больше! За что ты меня, о-о-о-о! Не надо! Двадцать пять
