чтоб те разорвало…
– Пошли, слава создателю, – говорит за ящиками уже знакомый, бодрый голос и спрашивает густо:
– Ну, дак как же, поди, кричал он?
Торопливо и невнятно, причмокивая, заикаясь, кто-то отвечает:
– Кричал: родимые, кричал, не убивайте, помилуйте. Христа ради! Всё, кричит, вам спишу, в крепкие ваши милые рученьки, дайте греха избыть, душеньку отмолить! На богомолье пойду, пропаду на всю жизнь, до конца даже, не увидите, не услышите, – а тут шкворнем его по виску, ажио на меня кровью брызнуло, он и покатился. А я – бежать, прибег в кабак-то, стучу-кричу: сестрина родная, убили совсем батюшку-то, а она из окошка вывесилась – так, говорит, ему, волку беспутному, и надо! Ох, как страшно было, – ночь эта, – до того ли напугался я – беда! Залез на чердак сначала, нет, думаю, найдут и прикончат, как я прямой наследник ко всему имуществу; вылез на крышу, за трубу спрятался, сижу, держусь за нее руками-ногами и онемел со страху.
– Чего же тебе-то было бояться? – перебил рассказчика бодрый голос. – Ведь ты, с дядей, тоже шел против отца?
– В этаких делах расчета нету: одного убил по нужде, а другого и так можно, просто…
– Верно, – сказал густой голос тяжело и глухо, – это верно! Абы один раз кровь пролить, на другой она сама поманит. Убивать кто начал – ему всё равно за что, хоть за то, что не стой близко.
– Однако тут – ежели он правду сказывает – за дело! Хозяйство зорить нельзя…
– А и убивать самовольно тоже не порядок! Для неправильных людей суд есть…
– Дойди-ко до него! Вон малый-то, боле года зря в тюрьме сидел…
– Как же – зря? Он отца в избу заманивал? Ворота запер?
Снова быстрым ручьем потекли всхлипывающие, мятые слова, – я догадался, что рассказывает про убийство человек в грязных сапогах.
– Я себя не оправдываю, я ведь и на суде всё это сказал, потому и лишили меня наказания. Их – дядю с братом – в каторгу, а меня отпустили вот…
– А ты знал, что они согласились убить отца-то?
– Я думал – только постращают. Он, батюшка-то, не признавал меня за сына, езуитом звал… Очень многие люди плакали через него…
– Мало ли через что люди плачут! Эдак-то, ежели все причины слез наших поубивать, – чего с нами будет? Ты пролей слезу, а кровь – не тронь, не твоя! Думаешь – твоя в тебе кровь-то? И в тебе она не твоя, не то что…
– Тут, главное, имущество! Жили-жили, наживали, вдруг – всё начало тлеть да пропадать. Поневоле ум потеряешь, озлобишься и на отца родного… Однако надо маленько поспать…
Мимо меня прошел высокий человек в черном чапане и картузе с большим козырьком.
За ящиками стало тихо, я встал и посмотрел туда: пассажир в коричневом пиджаке привалился, съежившись, ко груде каната, руки он засунул в рукава и, положив на колени, оперся на них подбородком. Луна смотрела прямо в лицо ему – оно было синевато, узкие глаза спрятались под бровями.
Рядом с ним, вверх грудью, ко мне головой,
