подлинные события 1 марта 1801 года, действительно были «неблагоразумны». «Хороши» же они были, с точки зрения царя (в пушкинской интерпретации), потому, что, по крайней мере, сам Александр I не был обвинен поэтом в злодеянии, подобном преступлению Бориса Годунова. (Слухи же о связи наследника с заговорщиками ходили в обществе.)
Важно отметить и юмористический тон мемуарной зарисовки, вторгающейся в черновую рукопись пьесы о грозной поре российской истории. Вскоре этот тон (как отмечалось выше, не предусмотренный планом) проникнет и в саму трагедию, в сцену «Девичье поле. Новодевичий монастырь». Интересно проследить усиление комического элемента данной сцены в процессе ее разработки. В первой черновой редакции (см.: ПД 835, л. 48) сцена эта выглядела так:
– Теперь они пошли к царице в келью,
Туда вошли – Борис и Патриарх
С толпой Вельмож. – Он, право, слишком долго
Упрямится – однако есть надежда.
– Нельзя ли нам пробраться за ограду?
– Нельзя, куда! – и даже в поле [тесно]
Не только там – легко ли вся Москва
Сперлася здесь.
– Смотри, ограды, кровли,
Все ярусы высокой колокольни,
Главы церквей и самые кресты
Унизаны народом любопытным.
– Но что за шум, послушай, что за шум?
Смотри, смотри! все падают как волны
За рядом ряд, еще – еще…
– Ну брат
Дошло до нас – скорее на колени.
(вой и плач)
Ах смилуйся, Отец наш, властвуй нами.
– Народ завыл
– Все плачут! Посмотри.
Заплачем же и мы.
– Я силюсь, брат,
Да не могу.
– Я тоже.
– Нет ли лука?
Потрем глаза.
– Нет, я слюней помажу.
– Отец, отец! Мы бедны, бедны сиры.
[Прими венец], мы все твои рабы. —
– Что там еще?
– Да кто их разберет.
– Он восприял венец, он согласился.
Борис наш Царь! Царь! слава! слава, слава!
Штрих с фальшивыми слезами был почерпнут Пушкиным из «нот» (примечаний) карамзинской истории, где были приведены многочисленные документальные источники, которые драматург читал особенно внимательно. Здесь, в частности, говорилось:
В одном Хронографе сказано, что некоторые люди, боясь тогда не плакать, но не умея плакать, притворно мазали себе глаза слюною (Примеч. 397).
Дописав до конца сцену начерно, Пушкин этот мотив разрабатывает еще более ёрнически («Да не могу – дай ущипну тебя / Иль вырву клок из бороды – молчи / Не вовремя ты шутишь – нет ли лука»), а также вводит эпизод с бабой и ее ребенком. В начале сцены она утешала дитя:
Не плачь! не плачь! агу! вот бука! буке
Отдам тебя – агу! не плачь, не плачь.
А перед заключительной здравицей Борису баба так откликалась на реплику:
Народ завыл – О чем ты плачешь, баба?
– А как мне знать, то ведают бояре,
Не
