воровству и голодать…
– Так! – повторил мужик.
– А ты будешь получать от меня каждый праздник воз дров и меру картошки. Теперь же, если ты согласен на это, можешь взять свои елки и ехать куда тебе вздумается… К этому я дам тебе еще денег, вместо того, чтобы везти тебя в полицию. Ведь это очень хорошо, не правда ли?
Данчук поднял голову. Лицо его было так бледно, что даже оспинки на нем как будто сгладились. Он спросил мальчика с робким, подавленным вздохом:
– Сынку, пойдешь от меня жить к тетке Ирине?
Малыш, оставленный лесничихой на дровнях, рванулся к отцу и приник к его груди. Топоча ногами, он разревелся на весь лес:
– Не-е-е-т!
Тряхнув головой, Данчук отвернулся в сторону и глухо сказал:
– Вези меня в полицию!
Вместо этого побледневшая Ирина развязала ему руки. Он растерянно посмотрел на нее и покраснел. С минуту постояла она перед плачущим ребенком, пошарила в кармане. Вынув оттуда деньги, она сунула их в руку мальчику и, зажав ему кулачок, шепнула:
– Возьми, мой золотой, возьми! Господь с тобой!
Она вышла из саней и скрылась в лесу.
– Дай тебе Бог! – пробормотал Данчук, провожая ее влажными глазами.
Он постоял, задумчивый и растроганный, и, повернув лошадь, поехал за оставленными елками.
Давно взошла луна, а лесник Антон только что проснулся. Он проспал весь день. Ирина положила сено на стол – в знак того, что колыбелью Младенца Иисуса служили ясли, и расставила кутью.
– Ну что, моя дорогая, ты поймала Данчука? – спросил Антон.
Лесничиха сделала отрицательный жест.
– Стало быть, я зря гонял тебя в лес?
– Как знать, – рассеянно ответила Ирина.
Антон был в замешательстве. Он прищурился на жену и произнес:
– Эге! У тебя лицо что-то не праздничное… Ты плакала?
Она промолчала.
– Эх, что же делать… Еще и пить хочется, зато теперь моя голова перестала болеть! И назло всем печалям я могу осушить рюмку наливки и поздравить тебя с праздником…
Склонившись над столом, Ирина посмотрела в оконце. Теплились голубыми светильниками далекие звезды. Над величавым лесом горел месяц. Его изумрудный свет трепетал и зыбкими пятнами расплывался по снежным ложбинам все ярче… Казалось, мохнатый исполин-лес в молитвенном покое благоговейно и торжественно внимал тихому напеву незримых небесных певцов: «Слава в вышних Богу и на земле мир, в человецех благоволение!»
Прошло три года. Так же крепчал мороз, как и в тот день, когда Ирина связала порубщика, так же прыгал здоровенный судак в котелке, но только солнышко заглядывало теперь не в сторожку, а в домик пономаря Антона Груздя, на окраине поселка Пеньки. Судак на этот раз был значительно больше того, который когда-то варился в сторожке лесника…
Теперь хлопотливую Ирину в ее непрерывном хождении от очага к столу и обратно сопровождал
