Меншикову также на ухо, но громко, чтобы все могли слышать: «Не пора!» Меншиков сказал на это: «Не может быть лучшей поры, когда здесь сам царское величество с главною своею армией». – «Опасно будет, – отвечал Мазепа, – не кончив одной войны с неприятелем, начинать другую внутреннюю». «Их ли врагов опасаться и щадить, – продолжал шумный Меншиков, – какая в них польза царскому величеству? Ты прямо верен государю, но надобно тебе знамение этой верности явить и память по себе в вечные роды оставить, чтоб и будущие государи знали и имя твое ублажали, что один такой был верный гетман Иван Степанович Мазепа, который такую пользу государству Российскому учинил». В это время государь поднялся с своего места и пресек разговор. Проводивши царя, Мазепа отвел старшину и полковников во внутреннюю комнату и спросил: «Слышали все? вот всегда мне эту песню поют, и на Москве, и на всяком месте; не допусти им только, боже, исполнить то, что думают». Между полковниками начался сильный ропот.
До сих пор сам гетман лично еще не был задет; но вот опять является та же искусительница, княгиня Дольская; приходит письмо из Львова цифирью; княгиня описывает, как она была у кого-то восприемницей вместе с фельдмаршалом Борисом Петровичем Шереметевым, за столом сидела между ним и генералом Реном, и в разговоре с последним случайно упомянула имя Мазепы с похвалою. Рен на ее слова отозвался так же хорошо о гетмане и прибавил: «Сжалься, боже, над этим добрым и разумным господином! Он бедный не знает, что князь Александр Данилович Меншиков яму под ним роет и хочет, отставя его, сам быть гетманом в Украйне». Шереметев будто бы подтвердил слова Рена; Дольская спросила: «Для чего же никто из добрых приятелей не предупредит гетмана?» «Нельзя, – отвечал Шереметев, – мы и сами много терпим, да, делать нечего, молчим». Когда Орлик кончил разбор этой цифири, Мазепа сказал: «Знаю я и сам очень хорошо, что они о вас и обо мне думают: хотят меня уконтентовать княжением Римского государства, а гетманство взять, старшину всю выбрать, города под свою область отобрать и воевод или губернаторов в них поставить, а когда бы воспротивились, за Волгу перегнать и своими людьми Украину населить. Сами вы слышали, как Меншиков мне на ухо говорил: пора теперь за этих врагов приняться! Слышали вы и то, как тот же Александр Данилович публично просил себе Черниговского княжества, а чрез это стелет он путь к гетманству». Соединив таким образом свое деле с общим, перекинувши свой страх на всю старшину, Мазепа распространился о собственных обидах: «Вот, – говорил он, – царь послал Меншикова с кавалерией на Волынь, а мне приказал идти за ним следом и что его светлость повелит – исполнять. Не обидно бы еще мне было, если бы меня отдали под команду Шереметеву или другому какому-нибудь великоименитому и от предков заслуженному человеку, а то Меншикову! Тот же Александр Данилович уговорился выдать за племянника моего Войнаровского сестру свою; я несколько лет дожидался, не сватал невесты племяннику, а когда наконец напомнил Меншикову об уговоре, то
