носить, в голицу, чу, турка язву посадил…
– Жрецы на нас идут, сказывали, касатики, – убивается баба, страшные такие, в ризах, голицы на руках, сама слышала…
– Жрецы?! Каки жрецы? Где?
– В Голичном, слышь, ряду… жрец на жреце!
– Батюшки-светы! Что ж это будет!
Гвалт усиливался, мешал слушать читаемое. Задние ряды напирали, передние сжимали чтеца, он весь посинел от натуги.
– Легче, православные! Не дави! Ой!
– Вычитывай до конца! Режь, коли начал! Ой! Легче!
– Задавили!.. Батюшки, задавили!..
– Подымай Фролку на плечи! Катай! Вычитывай, выматывай душу до конца!
Фролка на плечах у толпы, завидная участь оратора! Он выкрикивает всей глоткой, всеми нутрами:
– «Впрочем, как все намерение сего нашего повеления идет единственно к пользе и обеспечению империи, то и уверяемся мы, что никто из находящихся в службе или же для промысла своего при армеях наших и в Польше не захочет из побуждения подлой корысти сделаться предателем отечества, но что паче все и каждый будут как истинные граждане усердно стараться и за другими, а наипаче за подчиненными своими под собственным за них ответом строжайше наблюдать, дабы кто и если не из лакомства, по меньшей мере из простоты и невежества преступником, а, сохрани от того Боже, и виновником общего злоключения учиниться не мог. Вследствие сего и повелеваем мы сей наш манифест во всей империи надлежащим образом немедленно обнародовать. Дан…»
Толпа шарахнулась в сторону, и Фролка полетел вниз головой с своей живой кафедры.
– …дан! Ой, разбойники! Православные!
– Батюшки! Казаки бьют!
– А! Лови паршивых лапотников!.. Нагайками их!.. Скопы на улице! А!
– Народ бунтуют! Кто бунтует?..
– Фролка приказный. Моровой манифест вычитывал, – доносит детина из Голичного ряда.
– Ай-ай-ай! Беременну бабу задавили… Ох!
– Жрецы!.. Матыньки мои, жрецы!
Фролка стоял, покинутый народом. Такое торжество всенародное и такой позор! Он, Фролка, – «бунтовщик!..». «Господи! О! Просвети ты их…»
Фролка безутешно плакал.
V. Локон мертвеца
Манифест о чуме подписан был императрицею 31 декабря, в последние моменты отходившего в вечность 1770 года.
Вечером этого дня государыня лихорадочно торопила князя Вяземского[13]: ей казалось, что манифест слишком медленно переписывают набело с чернового отпуска, лично исправленного Екатериною. Ей хотелось до нового года подписать эту роковую бумагу, свалить с сердца этот камень вместе с умирающим старым годом… Она постоянно звонила, ожидая этой бумаги… Наконец, Вяземский принес манифест! Императрица еще раз внимательно прочитала его с пером в руке, перевернула страницу назад и задумалась. Она остановилась над
Вяземский Александр Алексеевич (1727–1793) князь, государственный деятель, доверенное лицо Екатерины II. С 1764 года генерал-прокурор сената, в 1767 году – председатель Комиссии по составлению нового уложения, член Совета при высочайшем дворе.
