было в той наивности, с которой он брал бумагу, записывал темы для брошюр, вспоминал разных лиц, с которыми можно было бы вступить в связь.
– Знаешь, – совсем оживляясь, сказал он, – я тут в одной булочной постоянно покупаю хлеб, меня очень хорошо знают приказчики. Я вполне могу завести с ними разговор. Устроим нечто вроде «христианского профессионального союза»?
Скажу прямо: эта детская наивность, голубиная какая-то, без тени рисовки, настоящая, от сердца, – она внутренне страшила меня гораздо больше, чем вся эта знаменитая его «организация»!
О, как я хотел тогда хоть на одну секунду, на одну тысячную секунды, проникнуть в его душу и там посмотреть, что это значит: жить религиозною жизнью, чувствовать Христа, любить людей, как это можно – не знать страха!
Какое дивное лицо у него было! Тонкое, прозрачное, и эти мягкие чёрные волны волос. Да, голова пророка! Знаешь ведь уж, что он прекрасен, и всё-таки каждый раз снова хочется сказать об этом.
И человек с таким лицом, с такими глазами, которым, казалось, всё открыто, вдруг, как ребёнок, говорит о каких-то булочниках, о каком-то «христианском» профессиональном союзе.
И всё-таки, ей Богу, это как-то шло к нему! Самое несоответствие это шло.
К концу вечера мы уже окончательно «постановили» организовать «христианский союз» и с этой целью устроить маленький учредительный съезд.
Николай Эдуардович взялся приготовить программы, я – написать несколько воззваний.
На этом первое «заседание» кончилось.
III
Марфа и Верочка
Я таки добился своего: Марфа была у меня!
Подробностей рассказывать не стану. Одним словом, нашёлся предлог, чтобы съездить к «тётушке», там я наговорил что-то насчёт необходимости иметь в столице надёжную прислугу. Ну и в конце концов, при живейшем участии Александры Егоровны, уговорил Марфу ехать со мной.
Куда девался её «задорный» вид, когда она садилась со мной на ямщика! Что это – предчувствие или обычная девичья пугливость? Как она была бледна, как стыдливо улыбалась, и как беспросветно-подло смотрел я на неё!
Я-то знал, на что она едет. Я-то знал, что не уйти ей от меня «так себе». Пусть преступление сделаю, а уж так не выпущу, это я твёрдо тогда решил. Да и к чему преступление! Она железных дорог никогда не видала, а тут завезти за тысячу вёрст – ну, значит, и делай что хочешь. Куда она пойдёт? Небось, согласится на всё.
О, как она была беззащитна, и как разжигала до боли, до безумия меня эта беззащитность!
Всю дорогу я держал себя как будущий «строгий барин». Я не позволял с ней ни малейшей вольности, ни малейшей шутки. Я играл в дьявольскую игру. Она начинала приходить в себя, приободрилась. Я видел это.
«А вот постой, – даже холодея весь от волненья, повторял я про себя, – постой, дай только привезти тебя!»
И я исполнил то, что хотел!
Послушайте, господа. Мне двадцать пять лет. Всю свою жизнь – вы знаете
