женщины, и что она сама пылает от ненависти по неведомым мне причинам. Еще секунда – и огненный шар полетел прямо в меня, она швырнула его и отпрыгнула в сторону, изрыгая проклятия. Окно машины оказалось ниже, чем она рассчитала, она промазала немного, и коктейль Молотова, помещенный в простой пластиковый пакет из-под молока, зацепился за верхний край, траектория полета изменилась. Огненная жидкость стекала вниз. Я инстинктивно вскинула руки и закрыла глаза, но это не помогло, я чувствовала смертельный жар, его хищный оскал, всей кожей. Запахло бензином – горящий пластик прорвался, и содержимое этой самодельной бомбы пролилось прямо на водительское сиденье. Пламя вспыхнуло и поднялось, как волна цунами при ударе о прибрежные дома – оно бушевало прямо рядом со мной, танцевало на сиденьи, где валялась моя сумка. Оно было таким ярким, что доставало до моего лица и выставленных вперед рук.
Я никогда не сталкивалась со смертью лицом к лицу, только слышала о ней, когда читали некрологи в новостях, и моя мама принималась рассказывать журналистам об умерших, которых она хорошо знала и с которыми близко дружила, – актерский мир тесен. Когда я была маленькой, мы похоронили бабушку, которую я, в общем-то, совсем не знала – они с мамой были в вечных «контрах». Бабушка не одобряла ни маминого фиглярства, как она именовала ее профессию, ни пренебрежения материнскими обязанностями. Бабушка, для которой слово врач было синонимом святой, мечтала, чтобы мама поступила в медицинский. Мама же всех врачей именовала эскулапами. Определенно, всех, кроме пластических хирургов. Впрочем, на бабушкиных похоронах их с мамой расхождение во мнениях неожиданно трансформировались в «редкое в наши дни взаимопонимание и поддержку». Память о бабушке хранилась с нежностью, куда превосходящей прижизненную любовь. Надо признать, что бабушкина смерть многократно улучшила их отношения.
Когда пропал Сережа, единственное, о чем я могла думать, это то, что вина за все, что произошло с ним, лежит на мне. Чувство вины – мой любимый десерт, меня тортом не корми, дай в чем-нибудь себя обвинить, чтобы потом бегать от самой себя, загоняя раскаяние за Можай. Я даже мысли не допускала, что он мертв. Особенно, что может быть убит чьей-то рукой. Убийства для меня были частью сюжета старых английских фильмов об Эркюле Пуаро, но вот я сижу в арендованном автомобиле, охваченным огнем, и черные глаза моей убийцы смотрят на меня сквозь огненные языки пламени. Огонь распространяется быстро, а жженый пластик с обивки заполняет салон едким дымом, от которого слезятся глаза и разрываются легкие.
Не больше минуты. Я провела в горящем салоне не больше минуты, вдыхая горячие пары бензина и ядовитого дыма, но то, что на парковке появился Андре, было чудом, которое спасло мне жизнь. Он услышал мой крик по телефону и побежал по черной больничной лестнице, стерильно-белой, с чистыми глянцевыми стенами. Ее дверь выходила прямо на парковку, и Андре оставалось пробежать еще около ста метров, чтобы добраться до
