вы отстаете!
– Лошадь очень устала, и я боюсь ее замучить: она не моя.
Аня сконфузилась и предложила, доехав до лесу, привязать лошадей, чтоб дать им отдых.
Когда подпруги были ослаблены и лошади привязаны к дереву, Аня сказала:
– Петруша, пойдем сбирать васильки для Селивестра Федорыча, как мы, помнишь, прежде делали, чтоб его задобрить.
Петруша очень был поражен такой переменой; он глядел с удивлением на Аню, которая, взяв его за руку и потупив глаза, продолжала:
– Петруша, ты на меня сердишься?
– Нет, Аня; но ты сама очень изменилась.
– Ах, Петруша, что же мне делать? я готова всё сделать, чтоб только она на меня так не смотрела! Я всё знаю: она наговорила на меня, будто я…
– Аня, я сам вижу! – с упреком перебил ее Петруша.
– Ну, скажи мне, что я должна делать?
– Не знаю, – только не быть такой.
Равнодушие, с которым говорил Петруша, сначала так рассердило Аню, что она заплакала; потом она вытерла слезы и, гордо подняв голову, торжественно сказала:
– Петруша… дашь ли ты мне слово защищать меня и моего дедушку: тогда я ничего не буду делать против нее.
– Ты помнишь, Аня, как я всегда за вас заступался; я тогда был еще мальчишка.
– Если так, Петруша, забудь всё, не сердись на меня более; прости же меня!..
Аня остановилась.
– Ах, Аня… как мне больно было, как ты вздумала, чтоб я тебе говорил «вы»! – с жаром подхватил Петруша.
И, усевшись на траву, они стали передавать друг другу все страдания свои. Оба поплакали; но скоро звучный смех огласил лес.
Они, припоминая старое время, стали бегать и догонять друг друга.
Полные радостью примирения, они вернулись домой. Федор Андреич был ужасно разгневан самопроизвольным распоряжением. Он встретил Петрушу следующими словами:
– Милостивый государь! как вы осмелились взять мою лошадь?
– Это я приказала оседлать, – самонадеянно отвечала Аня за оторопевшего Петрушу.
Федор Андреич пуще прежнего сдвинул свои брови, но кротче отвечал:
– А вы, сударыня, как смели распоряжаться?
Аня вспыхнула; она давно уже не слыхала таких жестких слов.
– Я не знала, – обидчиво отвечала она, – что не могу распоряжаться своей лошадью.
– Своей – как угодно, но не другими! – запальчиво произнес Федор Андреич.
Аня замолчала, и так как она имела характер мстительный, то с вечера подбила Петрушу идти гулять рано утром. И, чтобы придать решимости Петруше, она насмешливо сказала:
– Может быть, ты боишься его: помнишь, как он за нашу прогулку засадил тебя к себе в кабинет?.. Впрочем, он тогда рассердился, что был вечер, а мы теперь пойдем утром. Да и тебе ведь уж двадцать лет.
– Больше – двадцать один! – с гордостью
