в порядке, пожалуйста, не волнуйся. Я верю.
Он промычал что-то возмущенно-обиженное и принялся целовать ее ладонь.
– А что потом? – вдруг тихо спросила она.
– Поехали ко мне, – шепотом, быстро ответил он.
– Это далеко. Лучше ко мне.
– Тогда к тебе, – с послушной нежностью кивнул он. – Моя Марусечка!
…Случилось так, что и Алевтина, и Виталик выглянули одновременно в коридор, когда Маруся с Арсением крались по коридору к ее комнате.
Виталик заморгал ярко-карими круглыми глазками, а Алевтина Климовна поправила на носу очки, и серебряная цепочка вдоль ее щек нервно затрепетала.
– Добрый вечер, – шепотом, вежливо произнес Арсений.
– Добрый вечер! – тенорком отозвался Виталик и скрылся у себя в комнате – так моллюск прячется в раковине.
Алевтина же буркнула нечто неразборчивое и тоже захлопнула за собой дверь.
Маруся отперла замок на двери своей комнаты.
– Это твои соседи? – с любопытством, шепотом спросил Арсений.
– Ага… – Маруся сначала собралась было удариться в стыдливые рефлексии (не так уж часто она приводила в этот дом чужих мужчин), но потом передумала. Ей вдруг стало все равно, что о ней сейчас думают Алевтина с Виталиком. Ее волновал Арсений, и только он.
Ей было даже все равно, насколько бедна и проста ее комната – диван, шкаф, стол, два стула и единственная дорогая вещь – беговой тренажер.
Судя по всему, Арсения Бережного тоже очень мало волновали подобные мелочи. Едва только они оказались здесь, он принялся целовать Марусю.
– Все было предначертано заранее, все дорожки вели меня к тебе… – бормотал он в промежутках серьезным и одновременно веселым голосом. – И вот все сошлось в одной точке, и мы наконец вместе. Ты моя Марусечка, ты моя девочка, ты моя шоколадка… – он целовал ее загорелую шею, и Маруся, покорно закрыв глаза, постепенно растворялась в его прикосновениях.
Он говорил и говорил какие-то смешные, трогательные глупости, ни на минуту не замолкая, он облекал в слова каждое свое движение, он с пылким восторгом описывал вслух все Марусины достоинства – сначала ей было и смешно, и немного неловко, а потом она нашла это все ужасно возбуждающим.
Да и стыда, собственно, как такового, тоже не было, поскольку с самого первого взгляда она восприняла этого человека как родного. Даже Женя Журкин в первые дни их совместной жизни не казался Марусе таким родным и близким, как Арсений – в сущности, едва знакомый человек.
Она была свободна и ничем не скована (это ли не признак настоящей любви?), она наслаждалась своей свободой. Добраться до самой сути, до последней инстанции, сбросив все оболочки, попасть туда, где бывать еще не приходилось, где, как уже упоминалось, за кожей, мышцами, костями, переплетением сосудов скрывалось сердце, чтобы почувствовать его, горячее, на своих ладонях.
Женя Журкин, равно как и те немногочисленные другие, что встречались на Марусином пути, не
