в грязь затаптывать, на шинелях вшивых позорить! Не будем убивать, неправильно это. Может, за то в светлом царстве, в будущем коммунистическом, дюжина грехов с нас снимется?
– Товарищ Бурсак! – вновь Оксана Бондаренко, боец бесстрашный.
– Тихо-о!
Упало тяжелое слово, чужую речь гася. Подошел к пленнице товарищ Бурсак.
– Один у нас закон революционный – на всех один. Нет тебе пощады, офицер белый! Одно спасет – сорви погоны, потопчи при всех и вступай в отряд наш. Искупишь кровью грех против народа трудового!
Не сразу ответила дивчина в офицерской форме. Но вот сжались губы, потемнели глаза. Шагнула она вперед…
Упали веки тяжелые, железом загремев. Встала Память, протянула мертвые руки. Не дивчина во френче зеленом шла к нему, ступая без страха. Иная, совсем иная, хоть и похожая, словно сестра.
Пустые глаза, недвижный лик. Только пальцы вперед тянутся…
– Ведьма это, товарищи! Ведьма, панове!.. Мертвая, мертвая! Рубай ее, пластай в пень!..
– Прав ты, товарищ Бурсак, а я не права была. Нет еще во мне твердости классовой!
– Не знаю, Оксана, не знаю… Плохо мне, не вижу ничего. Веки… Словно железные они, не поднять. Не хотел я крови, но будто догнало что-то, поманило…
– Устал ты, дорогой товарищ Бурсак. Подремли в седле, я рядом поеду.
Лютовали сабли.
Был Деникин – нет его. Врангель-генерал остался, саблям острым на закуску.
За старым Турэцьким валом
Чорный Врангель, злый барон,
Вин не вытрымав удару,
Загубыл останний трон!
– Ну вот, товарищ Бурсак, оставляю тебе отряд. Ждет меня в пролетарском Харькове работа важная, партийная. Надеюсь на тебя, брат мой названый.
– Не подведу, товарищ Химерный!
Рвалысь з видблыском снаряды,
Лютував гнилый Сиваш,
Йшлы впэрэд бийци брыгады
Крым узяты з боем наш!
– Сказать тебе должен, брат мой. Не хочется, а должен… Страшен ты стал, бойцам нашим, и тем боязно. Гложет тебя что-то, не отпускает. Будто и вправду ведьмы и чаклуны, в которых наука верить не велит, заморочили тебя, мертвяком-оборотнем сделали. Потому и в домовину заколотил тебя пан – от беды подальше. Говорят, пленных не берешь, мирный народ расстреливаешь, детей и женщин не щадишь. Страшно за тебя, товарищ Бурсак, – и за всех остальных страшно.
Хвыли хлюпалы солони,
Лип до ниг холодный мул,
Навкругы – туман з морозом,
И снарядив гризный гул…
– Правда твоя, товарищ Химерный. Сам себе страшен бываю. Душит меня мара, словно мертвецы в их проклятый Жиловый понедельник ко мне все разом подступили. И веки порой не поднять, тяжелые они, железные. Вели расстрелять меня, брат! Приму приговор твой.
«Упэрэд, ударна група,
Вал узяты!» – в ничь нэсло,
Скилькы там геройив трупом
У бою тогда лягло!..
– Не поднимется моя рука на брата
