орг Перссон. Теперь Георг превратился в дьявола!
Всё прекрасное оказалось безобразным:
рай – адом и ангелы – дьяволами;
белая голубка превратилась в сатану,
а Святой Дух…
Эрик. Замолчи!
Георг Перссон. Уж не веришь ли ты в Бога, дьявол?..
Ступайте, господин Гиленшёрн,
здесь всё теперь пойдёт вверх дном,
приближается день Страшного Суда,
уходите скорее, сейчас начнётся светопреставление!
Август Стриндберг. Эрик XIV.
© Михаил Лукин, 2016
ISBN 978-5-4483-4889-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Вступление
Ну, вот и всё, друг, вот и всё…
Глаза широко раскрыты, втяну носом – воздух морозный, обжигающий, и бродяга-ветер пронизывает до костей; как ему удаётся это, вроде бы нет почти, а завоет раз и душа вон. Вдохну глубоко-глубоко, пока могу ещё, вдохну и долго прихожу в себя – счастье накатывает, точно приливная волна, тёмная, серо-зелёная, ледяная. А внутри всё клокочет, всё пылает внутри настоящий пожар. Что же это за счастье, курам на смех, а не счастье! Да нет же, нет, именно счастье, неизбывное и непревзойдённое – идти совсем ничего, а сил ещё полно, силы не покидают. Господи, и я ещё могу дышать! А холод, а снег… Ну их. Тоже мне неудобство.
Но он, мой товарищ, он говорит, что не может идти дальше, он шатается и падает тут же безо всякой надежды на то, чтобы подняться. Нет, он пытается, но говорит, что с ним всё кончено и падает вновь.
– У меня больше нет сил идти, – говорит он, – и взяться им неоткуда. Я всё думаю, конец ли это?
Тогда я сажусь рядом.
– Возможно, так – отвечаю, смахивая снег со своей и без того белой головы.
– Где эта ваша лодка, – спрашивает он, – где море, и где лодка?
– Море – здесь рядом, вы спокойно можете слышать его гул, если захотите, мы не дошли всего ничего, а там уж и лодка…
Сказал то сказал, но сам гляжу в снежную пелену с тоской – авось, вспыхнет где хоть крохотный лучик. А он знай себе усмехается, бессильный да колченогий:
– Ну, вот так всегда, стоит только протянуть руку, а цель и исчезла!
– Это пустое, дружище, я-то здесь, и немало силы ещё в этих руках; я дотащу вас.
– Откровенно говоря, на вас самого больно смотреть, а вы ещё храбритесь…
Мы дружно смеёмся, смеёмся в голос, насколько сами в состоянии, так что звуки отражаются от скал и носятся в воздухе друг за другом, весенними ласточками. Я питаю надежду, что смерти будет легче отыскать нас в снежном безумии по голосам.
– Знаете, я ведь ожидал худшего, – говорит он затем, чуть помолчав, – там, когда мы вышли из двери, когда спустились с крыльца, когда вышли за ограду… Я ожидал чего-то, что будет таким же сильным, как мой дух, что велит мне остановиться или повернуть назад, что заставит думать, будто, таская изрядный багаж жизни за спиной, в конце этой жизни я совершаю огромную ошибку. В моей голове живёт нечто, червяк, паразит, в моей голове опухоль размером с кулак, разрастаясь и разрастаясь, она давит, так что я не всегда могу поступать в соответствии с собственными желаниями. Я многое забываю, многое вижу в искажённом свете, в моих глазах постоянно стоит пелена, я могу быть и грустным и весёлым одновременно, что вовсе противоречит всякому здравому смыслу…
Ну, вот ещё! Сидим чёрт знает где в прибрежных скалах, на краю мира, а он о здравом смысле – чего ещё не хватало. Мотаю головой и демонстративно зажимаю уши, как он сам делал всегда, когда мы говорили о нашем здоровье.
Увидев это, он улыбается, на этот раз слабо и как-то безжизненно:
– Ай, полно вам… Я всё помню. Сколько прошло с тех пор?
– Всего ничего, два или три дня.
– Бог ты мой, не может быть! Мне казалось – год или того больше, лет пять.
– Выходит, вы всё-всё помните.
– Нет, чёрт возьми, но я иду следом за вами в нарушении правил – я говорю вам, чем болен, и у меня покойно и мирно на душе от этого. Знаю, не эта дрянь будет причиной моей смерти.
– Да, тем не менее, сейчас мы отдохнём чуть-чуть и двинемся дальше…
– Конечно, конечно…
Он глубоко вздыхает, воздух в его лёгких клокочет, точно в трубе. Ба, да это же целый музыкальный инструмент, вот
