неприятную скованность во всем теле и решил было, что она пройдет, как только я привыкну к своей позе. Тщетные надежды! Сердце мое начало бешено колотиться, а легкие, казалось, никак не могли вобрать достаточно воздуха. Это ощущение удушья было невыразимо ужасным, и каждый удар сердца грозил разорвать и без того готовые лопнуть легкие.
После бесконечно долгих часов этой муки – теперь, основываясь на своем богатом опыте, я полагаю, что на самом деле прошло не более тридцати минут, – я начал кричать, вопить, визжать и выть в предсмертной тоске. Страшнее всего оказалась боль в сердце. Это была резкая, сосредоточенная в одном месте боль, вроде той, какая бывает при плеврите, но только она разрывала самое сердце.
Умереть – это нетрудно, но умирать так медленно, таким ужасным способом было невыносимо. Я сходил с ума от страха, как попавший в ловушку дикий зверь, кричал и выл, пока вдруг не понял, что от таких вокальных упражнений боль в сердце только увеличивается, а в легких становится все меньше воздуха.
Я умолк и долгое время лежал совсем спокойно – целую вечность, как показалось мне тогда, хотя сейчас я знаю, что прошло всего четверть часа. От удушья голова моя кружилась, а сердце колотилось так бешено, словно готово было вот-вот разорвать стягивающий меня брезент. Потом я снова потерял власть над собой и испустил безумный вопль, моля о пощаде.
И вдруг в соседнем карцере раздался голос.
– Заткнись, – кричал кто-то, хотя до меня долетал только слабый шепот, – заткнись, ты мне надоел!
– Я умираю! – продолжал вопить я.
– Плюнь и забудь об этом! – донесся ответ.
– Но я же и правда умираю! – настаивал я.
– А тогда зачем поднимать шум? – спросил мой невидимый собеседник. – Вот скоренько помрешь, и все кончится. Давай, давай дохни, только потише. Мне так сладко спалось, а ты тут поднял визг.
Это бессердечие настолько меня возмутило, что ко мне вернулось самообладание, я перестал кричать, и из моей груди вырывались лишь приглушенные стоны. Снова прошла вечность – минут десять. А потом я почувствовал покалывание во всем теле, и оно начало неметь – такое ощущение бывает, когда отсидишь ногу. Сначала я терпел, но когда покалывание прекратилось, а онемение продолжало усиливаться, снова перепугался.
– Дашь ты мне спать или нет? – раздался раздраженный голос моего соседа. – Мне не легче, чем тебе. Мою рубашку затянули так же туго, как твою, и я хочу поскорее заснуть и забыть обо всем.
– А давно тебя затянули? – спросил я, не сомневаясь, что ему еще только предстоят столетия мук, которые я уже претерпел.
– Позавчера, – ответил он.
– Да нет, затянули в рубашку, – пояснил я.
– Позавчера, приятель.
– О Господи! – взвизгнул я.
– Да, приятель, я пролежал в ней уже пятьдесят часов и, как видишь, не хнычу,
