глазами стоял огромный, трехметровый медведь.
Раньше самурай видел огромных хищников только на картинках – и потому ко встрече с ним лицом к лицу никак не был готов, хотя бравады ради и похвалялся перед супружницей.
Полкан оказался умнее своего разумного друга – завидев зверя, он соблюдал абсолютную тишину, зная, как охотник с многолетней практикой, что издавать в его присутствии лишние шумы – означает привлекать совсем даже не нужное внимание. А вот Мисима, поскольку собачьего опыта не имел, с перепугу заголосил во все горло:
– Михалыч! Каюк! Дергаем! Медведь!!! Медведь!!!
Полкан не так испугался медведя, сам внешний вид которого произвел на маленького песика скорее приятное с эстетической точки зрения впечатление величественности и силы, как испугался голоса Мисимы, напомнившего звук иерихонской трубы. Покинь они сейчас поле сражения, внимания мишки можно было и не привлечь, тихонько убравшись с добычей восвояси. Но теперь – это стало ясно по налитым кровью и обращенным в сторону путников глазам медведя – контакта не избежать.
Охотники бросились со всех ног, когда при виде Михалыча настиг их звериный вопль – то разразился кровожадным и не обещавшим ничего хорошего рыком медведь, высвобождая наружу свою хищную сущность и недоброжелательные намерения.
– Твою мать! – Михалыч понял, в чем дело, бросил всю добычу и опережая остальных, с прытью, коей позавидовал сейчас Мисима, бросился наутек.
Неизвестно кто громче орал – медведь или охотники, поддерживаемые лаем Полкана, но, пересекая болото, распугала эта группа остальных куропаток, решивших, самое страшное на сегодня позади и примостившихся на ток в густых зарослях сырого камыша. И, несмотря на то, что грузный и голодный медведь не проявлял такой прыти и отстал уже через несколько метров, предпочтя встрече с охотниками встречу с брошенной наспех добычей горе-самураев, успокоились последние только у деревни.
Потом шли и долго думали, что соврать, чтобы не прослыть в глазах односельчан трусами. Молчал Николай – особенно ему важно было сохранить репутацию, но и врать он не был приучен, а потому тяжко ему было это обсуждение. Все варианты, что предлагал Оаке-сан (он же Михалыч), казались Николаю (он же Мисима) бредовыми и непорядочными. А потому обратиться за советом он решил к Синдееву, чей практический ум наверняка нашел бы выход из этой сложной ситуации. На том и порешили – Михалыч пошел домой, а Колян к Синдееву.
Семеныч бухал.
– Заходи, Колян, бери стакан.
Сегодня с особенной яростью потреблял Николай льющееся в изобилии саке. Настолько велико было огорчение его, что решиться рассказать о нем мог он только во хмелю.
– Ну, чего случилось? – когда уже порядком напились, спросил Синдеев. Про себя Колян решил звать его «учителем» – шифу. А мысленно обращался к нему не иначе чем с приставкой «доно», что в лучших самурайских традициях иллюстрировало наивысшую степень уважения.
– Да
