был маловат. Андрей стянул майку и стал осматривать свою фигуру. Конечно, он был несколько худощав, и мышцы его не отличались особой мощью, но все же они выглядели достаточно рельефно, и вся его фигура дышала если не большой силой, то гибкостью и энергией.
«Разумеется, не Шварценеггер, – подумал Андрей (фотографию этого в те годы малоизвестного в Советском союзе актера он несколько раз видел на стенах у своих друзей), – но я же, в конце концов, не бодибилдингом занимаюсь, а йогой, а у йогов культуристических мышц никогда не бывает. Да и вообще, зачем эти горы мяса? Когда смотришь на культуристов, то кажется, что единственная лишняя деталь в их фигурах – это голова, а с головой у меня как раз полный порядок, да и остальное ничего. К тому же, я уверен, Лиана совсем не за внешность на меня внимание обратила – слава Богу, у меня и внутри кое-что имеется, – (Андрей вспомнил Лианиного мужа Анатолия, ростом, мощной фигурой и лицом напоминающего былинного богатыря, в сравнении с которым он сам выглядел несколько изящно), – к тому же у Лианы, может быть, вообще идиосинкразия к могучим мужикам вроде ее мужа, не случайно она с такой нежностью произносит „мой звездный мальчик“, – это как-то не вяжется с обликом Ильи Муромца».
Вдруг устыдившись своего неожиданного приступа нарциссизма, Андрей натянул майку и снова лег на диван с учебником, но вскоре глаза его начали слипаться (предыдущую ночь он дежурил и проспал урывками не больше двух часов), и он, в чем был, заснул прямо на диване, уронив голову на книгу. Утром выяснилось, что Леночка не стала его будить и спала в большой комнате одна. Это была первая ночь со времени их женитьбы, которую они провели на разных кроватях.
Через несколько дней Андрей с Лианой встретились в условленном месте на станции метро «Ленинские горы». Лиана коснулась его губ быстрым поцелуем, решительно взяла за руку, и они пошли вдоль Москвы-реки в сторону университета. Стояли первые дни декабря, но недавняя оттепель практически уничтожила весь снег, правда, этим утром вновь приморозило, и собравшаяся было зимовать трава покрылась изморозью и казалась сделанной из фарфора. Если добавить, что к тому же впервые за долгие дни небо очистилось и являло взору бледный, холодный диск солнца, а склоны Воробьевых гор обнажились и были пустынны, то нарисованная картина, несомненно, вдохновила бы какого-нибудь художника-пейзажиста на очередное бессмертное творение.
– Хорошо-то как, – вырвалось у Андрея, – словно природа специально для нас постаралась: и этот легкий морозец, и это безлюдье, и даже то, что снег сошел, – очень хорошо, какое-то дивное безвременье: ни зима, ни осень, ни город, ни пригород – прекрасная неопределенность.
– Да, – в тон ему продолжила Лиана, – ни супруги, ни любовники, но и просто знакомыми не назовешь.
– И это правда, – вздохнул Андрей, – но в этом даже есть какая-то прелесть, когда все так неопределенно: душа начинает
