птенцом. Прасковья отпустила рукав Мефа и, дернув подбородком, шагнула внутрь. Узкая спина ее скользнула по лестнице и сразу скрылась. На Мефа Прасковья не оглядывалась, словно и без того была уверена, что он последует за ней.
Лестница была узкой и шла не прямо, а вбок и немного по диагонали. В старых домах, как давно понял Меф, к параллелям и перпендикулярам относились прохладно и кумира из них не творили. В подъезде по-домашнему пахло подгоревшим супом. Внизу толпились коляски и санки, необъяснимые в начале сентября.
На площадке верхнего этажа Прасковья огляделась, нахмурилась, после чего, бряцая твердой резиной рыночных своих шлепок, вскарабкалась по железной лестнице на чердак. Мешавший ей металлический замок она отломила легко, как печенье, перед этим подув на его дужку.
Меф с любопытством огляделся. К чердакам он с детства испытывал интерес. Балки были белыми от голубиного помета. В центре крыша шла высоко, в рост, к краям же, ближе к обмотанным и утепленным трубам, опускалась. Не задерживаясь и здесь, Прасковья нашла окно и, толкнув его, выбралась на крышу. Мало что понимая, Буслаев последовал за ней.
Недавно покрашенные в синий цвет листы железа круто сбегали на улицу. Перила отсутствовали, лишь торчали жестяные украшения водосточных труб, похожие на шахматные ладьи. Стоять на крыше было скользко. Держаться не за что. До среза крыши метра два. До ближайшей трубы метров восемь. Улица не видна, но снизу слышен ровный гул и гудки машин.
Меф присел на корточки и ковырнул ногтем высохшую каплю краски. Внутри она оказалась пустотелой. Маслянистый, мягкий, как пластилин, бок скрывал единственный, почти бесшумный звук «пуф!». Он понюхал ноготь. Пахло детством и теми временами, когда его жадно притягивали крыши и стройки. Особенно, конечно, последние. Правда, на стройках попадались сердитые сторожа, но догнать двух-трех подростков в двадцатиэтажке с кучей квартир и лестниц – это, конечно, утопия.
– Все? Пришли? – спросил он.
С его точки зрения, дальше идти было некуда. Только прыгать ласточкой. Не сказать, что безумно высоко, но все-таки три с половиной этажа, а внизу машины, асфальт и бетон.
Прасковья мельком посмотрела куда-то через улицу. Меф хотел последовать ее примеру, но внезапно правая нога Прасковьи заскользила. Буслаев схватил ее за руку. Прасковья вырвалась, засмеялась и, скинув шлепки, небрежно швырнула их вниз. Секунду или две спустя послышался звук, который бывает, когда что-то твердое падает на крышу машины. Теперь девушка была босиком. Ступни у нее были как руки – узкие, худые и, как показалось Мефу, беззащитные.
Задорно оглянувшись на Мефа, она перебежала к трубе. Буслаев потащился за ней, осторожно ставя ноги. Своим скользким туфлям он не доверял, а сбрасывать их, как Прасковья, и оставаться босиком желания у него не было.
Когда наконец ему удалось ухватиться за трубу, он испытал облегчение.
– Ну все! Хватит! Чего тебе надо? – сердито спросил он.
Прасковья сунула руку в карман и задиристо махнула чем-то у Мефа перед носом.
«…лаев
