удивился он. – Двадцать семь человек, уроженцы Таджикистана и Туркмении, документов нет, разрешения на работу нет, регистрации, соответственно, тоже нет. Задержанные доставлены в райотдел, после установления личностей будут депортированы. Кстати, за ваш счет, Марина Викторовна дорогая, – уточнил мент, и Коваль рассвирепела:
– Не будь я в вечернем платье, я бы показала сейчас один красноречивый жест, но не стану, соблюдая приличия. Поговорим в понедельник, а сейчас позвольте откланяться, пока Хохол резню не затеял, меня потеряв!
Марина развернулась на каблуке и пошла к Женьке, наблюдавшему за ней с противоположного конца зала. К нему подошла какая-то разодетая девица, начала что-то говорить, взяла за рукав, но Хохол стряхнул ее руку, оттолкнулся от стены и пошел навстречу Марине. Поравнявшись, он обнял ее.
– Случилось что-то? – спросил он, и Марина кивнула. – Серьезное?
– Да.
– Расскажешь?
– Не порти праздник, – процедила она сквозь зубы, и Хохол отстал.
Наконец-то появились новобрачные, опоздавшие почти на час. Бес светился от счастья, как новогодняя елка, только звезды на голову не хватало, а Ветка...
«Боже мой, как же она сегодня хороша, просто куколка в шикарном белом платье с коротким шлейфом, с гладкой прической и скромным макияжем, с ниткой черного жемчуга на тонкой шейке...» – подумала Марина, невольно залюбовавшись подругой.
Этот резкий контраст черного и белого выглядел странно и одновременно притягательно, даже Хохол, стоящий за Марининой спиной, заметил это, шепнув ей на ухо:
– Елки-палки... я и не замечал, что она такая...
– Даже когда в Москве гасил ее, дорогой? – не оборачиваясь, спросила Коваль, и он укоризненно проговорил:
– Мариш... ну, о чем ты, а? Это ж когда было-то! Уже могла бы и простить.
– А я и не сердилась, если ты помнишь, – абсолютно спокойно произнесла она, продолжая наблюдать за медленно идущими по импровизированному людскому коридору новобрачными.
– Да! – вдруг с горечью произнес Хохол. – Кто ревнует свое домашнее животное! Ведь так вы меня называете между собой? Молчи, я знаю.
Его руки, лежавшие до того на марининых плечах, стали вдруг невыносимо тяжелыми, как будто еще секунда – и они просто придавят ее к полу. Коваль прижалась щекой к чуть сжавшимся на плече пальцам, потом развернулась и, глядя в потемневшие глаза Хохла, серьезно сказала:
– Прости меня, если можешь, – больше никогда...
На его лице выразилось неподдельное изумление – чтобы Коваль просила прощения? Да еще у него? И вот так, на полном серьезе? И небо не рухнуло...
– Я люблю тебя, родная, – он нагнулся и поцеловал ее, не заботясь о том, что их прекрасно видят и, возможно, даже фотографируют. – Я очень тебя люблю.
– И я тебя...
– Я не понял – это чья свадьба? – неожиданно рявкнул за Марининой спиной подкравшийся Бес, и Коваль вздрогнула:
– Гришка!
