ты никогда не предполагала, что благотворительностью иногда можно оскорбить? – изрек Андрей. – Только не обижайся… – Он задумался: – Как бы вам устроить встречу… Давай я им позвоню, предупрежу их, и уже потом ты появишься… О'кей?
Меня это устраивало. Я согласилась.
– Ладно уж, – сменила я гнев на милость. В конце-то концов, обижаться не в моих правилах. Особенно на друзей.
Увы, Андрей рассказал мне не так много, как мне бы хотелось. Гольдштейны обратились к нему за помощью в первый же день. Мальчик ушел в школу, как обычно. В школе все было нормально. Там его видели и одноклассники, и учителя, и сама Софья Владиславовна, мама мальчика. В этот день Софья Владиславовна должна была задержаться, поэтому Марик зашел к ней около четырех часов, сказал, что идет домой, и убежал. В том, что он ушел один, ничего выходящего из ряда обычного не было. Марик с пяти лет приучался родителями к самостоятельности. Никаких дурных предчувствий у матери не возникло, да и повода к тому не было. Мальчик был весел и вполне спокоен. Софья Владиславовна провела урок, потом осталась на коллоквиум, затем нужно было позаниматься перед городской олимпиадой с двумя учениками. Вечером, когда она пришла домой, было уже поздно. Но Марика не было. Ее сразу напугало его отсутствие. На него это было не похоже. Обычно он всегда находился вечерами дома. Марик был спокойным ребенком, даже чересчур. Его отсутствие после девяти сразу повергло родителей в панику.
Пошарив по моргам и больницам, они с облегчением вздохнули, не обнаружив там свое чадо. Однако даже представить себе, куда это самое чадо направило свои стопы, не могли. Только растерянно смотрели на Андрея как на спасителя, умоляя его свершить чудо. Больше всего на свете им хотелось, чтобы происходящее с ними оказалось ночным кошмаром. Но утром Марик не объявился. Кошмар не кончился. Напротив, укрепил собственные позиции. Ребенок исчез. Испарился. Растаял в воздухе. Сначала была хрупкая надежда в лице вечно нетрезвой свидетельницы по имени Клавдея. Сия Клавдея поначалу утверждала, что, выйдя на улицу «отругать Ираиду за то, что вчера под окнами песни дурные орала», она узрила, как мальчик садится в автомобиль, в народе называемый «мерином». По Клавдеиному мнению, в «мерине» было два седока, Марику знакомых. Поскольку сначала он с ними разговаривал и даже смеялся.
Начали искать пресловутый «Мерседес». Ориентироваться на Клавдеино свидетельство было сложновато: у нее этот «мерин» был черным, и красным, и зеленым. То ли у Клавдеи к алкоголизму прибавился дальтонизм, то ли фантазия ее играла – но измучила она несчастного Мельникова хуже испанского сапога. В заключение их краткого «романа» сия загадочная особа явилась нежданно в кабинет и, стыдливо теребя платочек, стиранный в прошлом веке, опустив глаза, пролепетала, что все она с перепою придумала: никаких машин не видала и мальчики по ее улице отродясь не ходили. Все, гражданин начальничек, она придумала с похмелья, «мерины» энти самые ей вообще только в снах
