деревья освободились от листвы. Время от времени земля содрогается от одиночных взрывов мин и артиллерийских снарядов. Сволочи! Не дают нашему солдату поспать.
Солдаты его отделения все-таки пользуются моментом и пытаются вздремнуть. Хоть час, но наш, – считают они. Кто-то, присев на земляной пол, надвинув на глаза шапку-ушанку и привалившись к стене, закрыл глаза. Кто-то, подложив под голову солдатский рюкзак, не снимая фуфайки, лег бочком и захрапел.
Сержант Гробов сидит возле «буржуйки», регулярно подбрасывает в нее поленья. Поленья мгновенно вспыхивают и пламенем начинают озарять землянку. Он, озаренный пламенем, сидит. Он думает. О чем? Ну, наверное, о доме и семье, о том, что ему особенно дорого.
Поспи, сержант. Ведь вот-вот снова придется идти туда, где под градом мин и снарядов, по колено в ледяной воде придется наводить переправы через реку.
Не спится… Тревожно на сердце. Тревожно не за себя. Тревожно за близких, оставшихся в тылу. Его, по крайней мере, кормят, одевают и обувают. А они?.. У «буржуйки» светлее, поэтому он вынимает из рюкзака бумагу и принимается за письмо. Пишет прямо на колене.
Письмо уже датировано пятым октября 1941 года. Пришло письмо с Западного фронта, где стоят на смерть бойцы тридцать второй дивизии. Письмо написано в те дни, когда (простите, что напоминаю) Красная Армия вела особенно ожесточенные оборонительные бои, изматывая противника.
Письмо любимой…
«Здравствуй, дорогая Зиночка!
Горячий поцелуй тебе и Галчонку. Спешу сообщить о своей жизни. Живу я хорошо… Приехал сюда 1 октября, то есть в третью годовщину моей службы в армии. Ведь в армию я приехал 1 октября 1938 года, – Анатолий Гробов считает срок службы не со дня призыва, а со дня прибытия уже непосредственно в дивизию. – Сейчас жизнь моя проходит на колесах. Как выгрузились из эшелона, так все движемся и движемся, – Анатолий Гробов намекает, что их часть постоянно перебрасывают с места на место, то есть затыкают бреши. – В бой мы еще не вступили. Настроение у всех бодрое. И обо мне можешь не беспокоиться, – знала бы жена, что творилось в тех местах, откуда письмо мужа, – ад ведь там кромешный. – Ты только одно пойми, Зина: не всех и не сразу убивают. Понюхавшие пороху рассказывают, что немец старается действовать на психику: много стреляет, прет и прет. Мы к этому привычны. Кое-что видали. Нас шумом не запугать.
Написать прямо, где я нахожусь сейчас, – не могу. Обо мне прошу не беспокоиться. Я выживу! После войны будет много дел. У меня забота большая только о вас. Ведь такое трудное время, и как только вы переживете?
Как дела дома и на заводе? Письма теперь, наверное, будут ходить долго, но ты должна знать: мои мысли всегда с тобой и живу я только ради вас. Не забывай и ты меня.
Как растет моя милая дочка? Очень мне ее жаль, что не имею возможности её приласкать и приголубить. Уж хоть ты за меня пожалей её. Вырастет девчонка, а о папке знать не будет.
Теперь
