тепло окутало невесомым покрывалом, отгораживая Поляну и Ясю от всего мира. В голове женщины несколько раз металлическим эхом с убывающей громкостью продребезжало: «Как тебе помочь, как тебе помочь?» И – все. Из нее будто все вытряхнули, все до единой мысли. Потом в оглушающей тишине всплыл голос:
– Вы нужны ему. Вы нужны людям. Готовьтесь!
Сначала в пустоту сознания пробились капли дождя, барабанившие в окно, потом потрескивание огня в печи, потом – аромат перетомившихся щей.
Поляна открыла глаза, ничего не понимая. Ее встретили удивленно распахнутые серые глаза дочери:
– Мамочка, ты слышала? Кто это говорил с нами? К чему – готовиться?
Значит, ей не почудилось. Яся слышала то же, что и она. Кто же это?
Залаял во дворе Серок, простучали торопливые шаги по крыльцу. В избу без стука ввалилась мокрая до нитки бабка Поветиха.
– Ой, что деется, что деется-то! – запричитала она, валясь на лавку и стаскивая с головы платок. – Ну, какому изуверу он помешал, какому окаянному? И как рука-то поднялась у зверя этого лютого на убогонького! Ой, лишенько—лишенько, что на свете творится, что деется!
– Да что случилось, бабушка, что стряслось?
– А вы что, ничего не знаете?
Поветиха перестала раскачиваться и причитать и уставилась на Поляну.
– Ноне дурачка нашего убогонького, Синюшку, утром мертвого нашли. Да как нашли-то, ой, лишенько! Привязали его, родимого, к коньку на крыше избы твоего свекра. Изба-то уж десять лет пустая стоит, с тех пор, как помер свекор твой, а муж пропал – ты знаешь. И кто ж дурачка на крышу затащил, да привязал кверху ногами, если все дом тот стороной обходят, боятся? А язык-то, язык Синюшке вытащили, да веревкой к камню пудовому привязали. Ой, лишенько, лишенько!
Бабка Поветиха зачерпнула ковш воды из стоящей рядом бадейки и выпила, не отрываясь. Переведя дух, запричитала снова:
– А сердце-то, сердце вырезали, гады ползучие. Все в кровище кругом! А сердце на кол посадили, на плетне вместо крынки.
– Ой, бабушка, не говори больше, я не могу! – Яся побледнела и стала сползать на пол, цепляясь за столешницу непослушными пальцами.
Поляна подхватила дочку и уложила ее на лавку, стала гладить по голове, успокаивать.
– Ну что ты, что ты, Ясочка моя!
Под ласковой рукой матери девочка притихла.
– Успокойся, доченька, поспи лучше, поспи.
Яся и вправду закрыла глаза и задышала ровно. Хоть и было ей уже четырнадцать лет, но ранима и впечатлительна она была, как малый ребенок.
Поляна повернулась к Поветихе:
– Ну, как можно, бабушка, рассказывать такое при ребенке? Она же у меня чужую боль, как свою, чувствует. Ты ее чуть не убила!
Поветиха и сама видела, что сваляла дурака. Не она ли говорила Поляне об ее необычности? А яблоко ведь
