, какую-либо вещь по своей ремесленной специальности и тем докажет, что бдительное начальство не введено им в заблуждение и недостойный обман.
– Ты только держи ухо востро, – предупредил Сапогова околоточный. – А то – так тебя вокруг пальца и обкрутят!
– Жиды-то? Меня-то? Да господи ж.
И пошел Сапогов.
– Здравствуйте! – сказал Сапогов, входя к молодому Абраму Голдину. – Ты это самое, как говорится: ремесло свое… Сполняешь?
– А почему мне его не исполнять? – удивился Абрам Голдин. – Немножко кушаю себе хлеб с маслом. Знаете – фотография, конечно, такое дело: если его исполнять, то и можно кушать хлеб с маслом. Хе-хе! На здоровьичко…
– Та-ак, – нерешительно сказал Сапогов, переминаясь с ноги на ногу. – А ты вот что, брат… Ты докажи! Проверка вам от начальства вышла…
– Сделайте такое одолжение, – засуетился Абрам Голдин, – мы сейчас из вас сделаем такую фотографию, что вы сами в себя влюбитесь! Попрошу вас сесть… Вот так. Голову чуть-чуть набок, глаза сделайте, попрошу немножко интеллигентнее… рот можно закрыть! Закройте рот! Не делайте так, будто у вас зубы болят. Нос, если вам безразлично, можно пока рукой не трогать. Потом, когда я кончу, можно его трогать, а пока держите руки на грудях. Прошу теперь не шевелиться: теперь у вас за-ме-ча-тель-но культурный вид! Снимаю!! Готово. Спасибо! Теперь можете делать со своим носом что вам угодно.
Сапогов встал, с наслаждением расправил могучие члены и с интересом потянулся к аппарату.
– А ну – вынимай!
– Что… вынимать?..
– Что там у тебя вышло? Покажь!..
– Видите ли… Сейчас же нельзя! Сейчас еще ничего нет. Мне еще нужно пойти в темную комнату проявить негатив.
Сапогов погрозил Голдину пальцем и усмехнулся.
– Хе-хе! Старая штука!.. Нет, брат, ты мне покажи сейчас… А этак всякий может.
– Что это вы говорите? – встревожено закричал фотограф. – Как же я вам покажу, когда оно не проявлено! Нужно в темную комнату, которая с красным светом, нужно…
– Да, да… – кивал головой Сапогов, иронически поглядывая на Голдина. – Красный свет, конечно… темная комната… Ну, до чего же вы хитрые, жидова! Учитесь вы этому где, что ли… Или так, – сами по себе? Дай мне, говорит, темную комнату… Ха-ха! Не-ет… Вынимай сейчас!
– Ну, я выну – так пластинка будет совершенно белая!.. И она сейчас же на свету пропадет!..
Сапогов пришел в восторг.
– И откуда у вас что берется?! И чтой-то за ловкий парод! Темная, говорит, комната… Да-а. Ха-ха! Мало чего ты там сделаешь, в этой комнате… Знаем-с. Вынимай!
– Хорошо, – вздохнул Голдин и вынул из аппарата белую пластинку. – Смотрите! Вот она.
Сапогов взял пластинку, посмотрел на нее – и в его груди зажглась страшная, тяжелая, горькая обида.
– Та-ак… Это значит, я такой и есть? Хороший ты фотограф. Понимаем-с!
– Что вы понимаете?! – испугался Голдин.
Городовой сумрачно посмотрел на Голдина…
– А то. Лукавый ты есть человек. Завтра на выезд получишь. В 24 часа.
Сапогов стоял в литографической мастерской Давида Шепелевича, и глаза его подозрительно бегали по странным доскам и камням, в беспорядке наваленным во всех углах.
– Бонжур, – вежливо поздоровался Шепелевич. – Как ваше здоровьице?
– Да так. Ты ремесленник будешь? А какой ты ремесленник?
– Литографический. Ярлыки разные делаю, пригласительные билеты… Визитные карточки делаю.
– Вот ты мне это самое и покажи! – сказал подмигивая Сапогов.
– Сколько угодно! Мы сейчас, ваше благородие, вашу карточку тиснем. Как ваше уважаемое имя? Сапогов? Павел Максимович? Одна минутка! Мы прямо на камне и напишем!
– Ты куда? – забеспокоился Сапогов. – Ты при мне, брат, пиши!
– Да при вас же! Вот на камне!
Он наклонился над камнем, а Сапогов смотрел через его плечо.
– Ты чего же пишешь? Разве так?
– Это ничего, – сказал Шепелевич. – Я на камне пишу сзаду наперед, а на карточке оттиск выйдет правильный.
Сапогов засопел и опустил руку на плечо литографа.
– Нет, так не надо. Я не хочу. Ты, брат, без жульничества. Пиши по-русски!
– Так оно и есть по-русски! Только это ж нужно, чтобы задом наперед.
Сапогов расхохотался.
– Нужно, да? Нет, брат,
