ведь тоже мог быть! Но когда я услышала, что тётя не открывает дверь, я чуть сознание не потеряла. Тут же примчалась туда с тётушкиными ключами в полной уверенности, что тётю или парализовало, или инфаркт у неё случился, или тромб оторвался, как у мамы когда-то… Но всё оказалось ещё хуже. Тётя сидела в кресле с простреленной головой, а все ящики в доме были вывернуты, вещи валялись на полу… Ой, это был такой ужас, что я вам передать не могу…
Она снова прижала к глазам платок.
Я поёрзала в своём кресле, потому что поняла, что эта посетительница у нас здесь, скорее всего, и заночует. Уж больно обстоятельно рассказывает.
Но Феликс уже включился в работу:
– Так, понятно. И что же пропало?
– Ну, я сначала даже понять ничего не могла. Просто стояла и тупо смотрела на простреленную голову тёти. А Полина Григорьевна быстро сообразила, что надо делать. Она позвонила по «ноль-два» и велела нам с девушкой ничего не трогать до приезда милиции. Когда милиционеры приехали, все положенные манипуляции проделали, труп увезли, у меня тоже стали спрашивать, что конкретно пропало из дома. Но разве я могла так сразу сказать?.. Надо было сначала разобрать оставшиеся вещи, разложить их по местам, а потом уже смотреть, чего конкретно не хватает. Но я была тогда не в себе: ходила по квартире, как сомнамбула, и просто перекладывала вещи с места на место. Никак не могла сообразить, что где лежало раньше… В общем, постепенно разобралась, что там пропало. Ну, конечно, драгоценности все похитили. Их и было-то немного, но всё-таки кое-что было… Картины со стен забрали. Причём рамки оставили, а полотна из них повырезали. Я по телевизору видела: так похищают картины из музеев. Хотя те картины, что были у тёти, никакой особой ценности не представляли… Деньги если и взяли, то сумма была несерьёзная. Но самая главная потеря – это архив.
– А какую ценность он представлял? – оживился Феликс.
– Видите ли, наша прабабушка была литературно одарённым человеком, во времена своей молодости писала стихи. И даже, представьте себе, состояла в переписке с самыми известными акмеистами – Гумилёвым, Городецким, Мандельштамом и даже с великой Ахматовой. Вернее, это не переписка в полном понимании, как мы привыкли… Дело в том, что прабабушка до революции жила в Петербурге и была со всеми этими людьми знакома лично, представляете? Ну, тогда же все они были просто милыми молодыми людьми, которые хотели самовыразиться посредством поэзии, хотели донести свои мысли до широких масс. Поэтому, конечно, они не вели очень уж замкнутую жизнь, а наоборот, старались общаться с интеллигенцией, особенно с молодёжью, устраивали литературные вечера… И на таких вот вечерах наша прабабушка с ними встречалась, беседовала, и нередко эти молодые поэты дарили ей – да и не только ей! – те рукописные листочки, с которых они читали свои новые стихи. Вот эти-то листочки мы всегда хранили как зеницу ока. Правда, там ещё были и письма. Два письма Ахматовой и одно – Мандельштама. Ну, это
