сегодня праздник, и звонить может кто угодно, не обязательно жена. Скорее всего, друзья или коллеги из офиса.
Но истеричка победила скептика, и я взмолилась:
– Не отвечай!
– Я и не собирался.
Эд сунул мне в рот виноградину, открыл вино, налил в бокалы.
– Давай за нас, – сказал он, а я дополнила:
– Да. Помнишь, ты говорил, что мы обязательно будем вместе? Лучше за это.
Зазвенели, соприкоснувшись, бокалы, и мне показалось, что Эд загрустил и с тоской посмотрел в окно. Что-то неуловимо изменилось после этого звонка, и я поспешила все исправить, придвинула плоскую тарелку, где лежал запечатанный конверт, кивнула на него:
– Это тебе, любимый.
– Если там деньги, то я тебя отшлепаю, – проворчал он, надорвал конверт.
Там была путевка в Непал на двоих. Он давно мечтал туда поехать, а я – в Перу и даже отложила деньги. Но их пришлось потратить на лечение, оставшегося хватило на Непал. Но почему-то он погрустнел еще больше, изобразил на лице удивление и радость, поцеловал меня.
– Что происходит? – я свесила с дивана босые ноги, осушила бокал одним махом.
– Все хорошо, малыш.
– Не ври!
Предчувствие беды уже не висело туманом над горизонтом – над головой громыхала и сверкала молниями черная туча. Телефон тренькнул, Эд виновато покосился на меня и вытащил проклятый сотовый из кармана джинсов. Прочел сообщение, рывком поднялся и нагишом отправился в ванную – звонить.
Вспомнились Юлькины слова: «Они никогда не уходят из семьи, какой бы скверной ни была жена. Их восторженные речи и обещания ничего не значат». Действительно, Эд еще не сделал выбор, он выбирает сейчас, а когда решит, кто ему дороже, забудет обещание быть вместе назло и вопреки.
Только не реветь! Не реветь! Я плеснула себе вина, выпила. Отрезала кусок пирога и принялась без аппетита есть. Кусок не полез в горло, и я отложила его. Может, не все еще потеряно? – пискнула живучая надежда.
Нет. Все. Потеряно. Потому что ему со мной плохо. Даже если он останется, то сделает такой похоронный вид, что я сама его вытолкаю домой. Безумно захотелось одеться, чтоб не чувствовать себя голой и беспомощной не перед ним – перед самой ситуацией.
Наконец он вышел с полотенцем на бедрах, остановился посреди комнаты, развел руками, открыл рот, но захлопнул его, увидев мое несчастное лицо. На самом деле лучше бы ему уехать. Праздник испорчен, его уже не спасти. Безумно жаль синее платье, купленное для него. И чулки. И пирог. И квартиру, которая должна была наполниться счастьем.
Он сел рядом, молча прижал меня к себе.
– Малыш…
Я молчала, изо всех сил желая процитировать Гумилева:
«И кого-то еще было тягостно жаль.
Не себя! Я умею забыться, грустя;
Не ее! Если хочет, пусть будет такой;
…Но
