начинкой. Даже с луком и яйцом, которые Николаич любил больше всего. Такое лакомство историку доставалось очень редко – по причине того, что супруга просто ненавидела запах лука, который Кошкин потом вместе с дыханием исторгал из своего нутра.
Теперь же она сама машинально поглощала пирог за пирогом, пытаясь представить себе, сколько нулей таится в конвертах, что выложил перед соседями Николай.
– Это кредитные карты, – пояснил тот, доставая из одного конверта пластиковый прямоугольник, – «Виза», «Мастер-кард»; ну и другие – про некоторые раньше я и сам не слышал. В конвертах пин-коды, и все остальное. Денег на карточках много, очень много. Только ради бога – не пускайтесь в загул; не скупайте все подряд.
Он откусил сразу половину пирожка, отхлебнул из бокала остывший уже чай и понизил голос, оглянувшись на заснувшего, мирно сопевшего на диване Сашку.
– Их вам хватит до конца жизни. Перестраховался, как мог. Даже если вся наша экономика рухнет, а банки лопнут – до самого последнего – у вас что-нибудь, да останется. Хорошее такое «что-нибудь». А теперь давай, сосед, колись! Твоя очередь.
– О чем это ты? – даже испугался немного Николаич; он провожал взглядом жену, которая уносила в неведомое (в другую комнату) конверты, и совсем не ожидал вопроса.
– Обо всем, – ласково, до мурашек на спине Кошкина, улыбнулся сосед, – с самого начала и поподробней. Этого камушка, который сейчас уже далеко, так далеко, что… в-общем, надеюсь, что мы о нем больше не услышим. Так вот, этого камня в дольмене не было. И появиться сам он там никак не мог. Значит, это ты там, Николаич, нахимичил.
– Я не химик, я историк! – хотел возмутиться Кошкин, но…
Он наткнулся на четыре жадных, предвкушающих захватывающие приключения, взгляда, и открыл рот – уже для рассказа…
Долго длится ночь. Но засветился
Утренними зорями восток.
Уж туман над полем заклубился,
Говор галок в поле пробудился
Соловьиный щекот приумолк…
Сказать по правде, Кошкин никогда не слышал живого соловья. Сейчас же он сам заливался во все горло, практически до утра распевшись на все лады; даже изображая временами почти точь-в-точь нежные голоса Кассандры и Пенелопы. Сейчас, был уверен Николаич, этот рассказ волновал воображение слушателей даже больше, чем богатства, которые куда-то унесла Валентина Степановна. Удивительная история; точнее истории, рассказанные поочередно, так воодушевили Николая, что тот вскочил к концу повествования, и начал мерить комнату шагами, явно собираясь сообщить что-то не менее волнующее. И, как только выдохшийся, наконец, Кошкин закрыл рот, его тут же открыл сосед. Показав пальцем на окно, где все было уже серым, и куда пробивались первые шумы субботнего утра, он провозгласил:
– Скоро семь часов, а сна ни одном глазу. Поехали!
– А я спать хочу, – капризным голосом заявил
