шел трындеть «за справедливость» с «контактерами», еще не значит, что те станут попусту чесать языками – трепаться с пришедшим без хабара сталкером не в их правилах. А уж выслушивать в свой адрес обвинения в нечестности!.. Тут разговор и вовсе может закончиться, не начавшись, – красноречивой безо всяких слов пулей в лоб. Если бы не Бизон, остальные не стали бы такой хай подымать; что дали – на том и спасибо. А тот разорался: «За такие артефакты всего по сотне патронов и по банке тушенки на рыло?! Да этот хабар вдвое больше стоил!» Счетовод хренов. Не вдвое, а всего-то… всего пять сотен «латунчиков» и пять жестянок говядины на четверых. Кто виноват, что пять на четыре не делится? Ну подумаешь, сделал себе на черный день небольшой энзэ! Кто-нибудь умер от этого?..
Нет, зря он все же дернул со стоянки, так-на. Бизон все равно вернется ни с чем, а его, Шершня, схрон попробуй еще найди! Без явных доказательств никто бы на него не попер. Может, вернуться? Ну, отошел в кустики по нужде… А то ведь и рюкзак с едой и патронами пришлось оставить, как он теперь без него? Ладно хоть горсть «латунчиков» для «Печенги» успел в карман сыпануть. Ну и сколько-то в ее магазине осталось… Но надолго ли этого хватит? Да и жрать скоро захочется, а еще скорее – пить. Нет, надо возвращаться. Сделать морду кирпичом: «Я не я, и лошадь не моя!»
Однако стоило Шершню об этом подумать, как на запястье пискнул коммуникатор. Высветившееся на дисплее сообщение было лаконичным и весьма недвусмысленным: «Назад, сученыш! Убьем небольно». Гадство! Неужто «контактеры» снизошли до ответа Бизону? Или тот наткнулся на схрон?.. Как бы то ни было, теперь нечего и думать о том, чтобы вернуться. Больно, не больно, а убьют – это точно. Можно не сомневаться, так-на. Что Робин, что Толстый – оба еще спорить начнут, кто его изящней пристрелит. А Бизон, тот и спорить не станет, и пулю пожалеет – просто возьмет да придушит. Без изысков.
И Шершень не стал останавливаться. Напротив, прибавил ходу. Гибкие ветки орешника тянулись к нему, прилипали к одежде, оставляя на ней оранжевые шарики, но сталкер не обращал на это внимания, лишь прикрывал ладонью глаза от особо настырных щупалец – иначе веки склеятся, не сразу отмоешь.
Миновав липучие заросли, весь, как новогодняя елка, в ярких орехах, Шершень припустил что есть мочи. Бежать по пологому, ровному склону было легко, и этим непременно следовало воспользоваться, чтобы убраться как можно дальше. А уж если за ним погонятся бывшие подельники, то здесь он станет для них превосходной мишенью. Да какое там «если»! Наверняка уже погнались, вряд ли сидят и ждут, что он, склонив повинную голову, самолично явится на казнь. Поэтому нужно быстрее добраться вон до той россыпи каменных валунов, а потом, петляя меж ними, мчаться к темнеющему в паре километров лесу. Нормальному земному лесу, без прыгающих деревьев и настырных липучих кустов. А там уже, если повезет не нарваться на стаю каких-нибудь хищников и не вляпаться в смертоносную аномалию, он сумеет укрыться от преследователей.
До камней оставалось совсем немного, когда над головой просвистела первая пуля, а через пару секунд хлопнул звук выстрела. Свистнула, уже совсем рядом с ухом, вторая. Стрелял наверняка Бизон – одиночными, экономя патроны. Робин с Толстым не настолько щепетильные, могут полоснуть и очередью. Шершень не стерпел и оглянулся. От ярко-синей полосы орешника мчались вниз по склону две фигуры: приземистая, коренастая – Бизон и худая, высокая – Робин. Толстого, видимо, оставили караулить припасы. Сейчас бы и Шершню ничего не стоило снять этих двоих парой метких выстрелов, стрелять он умел неплохо, а уж очередью – как делать нечего. Однако сталкер подавил в себе это желание, и дело было вовсе не в его человеколюбии – чем-чем, а уж этим Шершень никогда не страдал, – просто хорошо понимал: подстрели он кого из бывших друзей – остальные его найдут и прикончат обязательно. Пришей обоих – останется Толстый. А тот цепкий, зараза, ни за что от него не отстанет, рано или поздно разыщет, так-на. Будь они здесь все трое – можно было бы рискнуть. В данной же ситуации риск совершенно бессмыслен и неоправдан. Чуйка подсказывала: пока еще оставался небольшой шанс, что его в конце концов оставят в покое. При случае, конечно, все припомнят, а специально тратить время и силы на его поимку, возможно, не станут. Но это если он останется в живых сейчас, когда в подельниках еще кипит злость от недавнего обмана, и они во что бы то ни стало хотят наказать обидчика.
Третья пуля чиркнула по рукаву куртки. Положение становилось серьезнее некуда, четвертый выстрел мог оказаться для Шершня роковым. В пять длинных прыжков он достиг ближайшего валуна – высоченного, под три метра обломка скалы – и буквально нырнул за него. Нырнул, да так и остался висеть в воздухе. А потом Шершня завертело, словно щепку в водовороте. В глазах потемнело от перегрузки, к горлу подкатила тошнота. «Вот и все, – мелькнуло в затуманившемся мозгу, – это «перепутка», она быстро не отпустит».
Аномалия «перепутка» не убивала и даже не всегда калечила – разве что выброшенный из нее человек неудачно приземлялся, но тут уж как повезет. Зато она выматывала свою жертву до полного изнеможения, то полностью убирая гравитацию, то часто и произвольно меняя вектор силы тяжести и величину
