как далеко он успел зайти по этому пути?
Сквозь узкую дверь в дальней стене пробивался свет. Пауль, стараясь не обращать внимания на давящий вкус воздуха, на ощущение внимательного чужого взгляда, перешагнул порог. Маленькая комната, голая по фрименским меркам – драпировки покрывали лишь две стены. Напротив двери, под самым красивым гобеленом, на карминно-красных подушках сидел какой-то человек; за проемом в левой, голой, стене царил сумрак – там, среди теней, смутно виднелся женский силуэт.
Пауль ощутил, что запутывается в сетях видений. Так оно должно было быть… но откуда взялся карлик? В чем разница?..
Он использовал все свои чувства, в едином гештальте вбирая в себя комнату. Да, обстановка бедная – но видно было, что хозяева изо всех сил пытаются поддерживать достойный вид комнаты. Карнизы и крюки на оголенных стенах показывали, что и тут прежде висели драпировки; Пауль напомнил себе, что паломники платили невероятные суммы за подлинные фрименские изделия. Те из них, что побогаче, считали изготовленные в Пустыне гобелены настоящим сокровищем – лучшим отличием совершившего хадж пилигрима.
Свежая алебастровая побелка оголенных стен, казалось, бросает Паулю обвинение. Гобелены на других двух стенах, протертые до основы, лишь усиливали чувство вины.
Справа от входа на стене висела узкая полка, занятая целым рядом портретов. Большинство из них изображали бородатых фрименов, некоторые из которых были в дистикомбах с болтающимися катетерными трубками, а на других портретах имперские мундиры сверкали на фоне экзотических пейзажей иных миров. Чаще всего пейзажи были морскими.
Фримен, восседавший на подушках, откашлялся, привлекая внимание Пауля. Это был Отхейм, точно такой, как в видении – исхудавшая птичья шея, которая, казалось, едва выдерживает тяжесть массивной головы. Изуродованное лицо – вся левая сторона под слезящимся глазом состоит из пересекающихся шрамов, хотя справа кожа не повреждена, а синий-на-синем фрименский глаз смотрит прямо и зорко. Неповрежденную половину лица отделял от изуродованной длинный крючковатый нос.
Подушка, на которой сидел Отхейм, лежала в центре вытертого ковра – тот казался бурым, но был сплетен из темно-бордовых и золотистых нитей. Потертые ткани подушки кое-где подштопаны, но все металлические предметы в комнате начищены до блеска – и рамки портретов, и окантовка полки, и подножие низкого стола.
Кивнув живой половине лица Отхейма, Пауль заговорил:
– Счастья тебе и твоему обиталищу, – так приветствовали друг друга друзья, люди одного сиетча.
– Значит, я снова вижу тебя, Усул, – произнес племенное имя дрожащий старческий голос. Тусклый глаз на изуродованной половине лица задвигался над пергаментной, изборожденной шрамами кожей. Эта сторона лица была покрыта седой щетиной, вниз свисали редкие пряди волос. Рот Отхейма раскрылся, блеснули зубы из серебристого металла.
– Муад’Диб всегда отвечает на зов своих федайкинов, – отвечал Пауль.
