Историю делают политики и историки, преподнося события и факты в нужном им и их стране ракурсе.
Перемена кончилась, и сестры поспешили разойтись по своим классам.
Глава 7
Жить в тесной полупустой квартире впятером становилось все труднее. Девочкам было негде делать уроки, а на дом задавали так много, что приходилось просиживать над книжками и бесконечными эссе часами. Давиду после тяжелого рабочего дня негде было приткнуться – расслабиться, отдохнуть. Не говоря уже о ситуации, в которую он попал со своей girlfriend. Умом Пегги все понимала и соглашалась потерпеть, а вот чувствами управляла значительно хуже. Дважды они чудом не рассорились. Обсудив сообща этот вопрос, семья приняла решение вплотную заняться разделением.
Давид рвался на части. Но ему это нравилось. Ему нравилось быть занятым, особенно если дела доставляли удовольствие. Он по-прежнему не выпускал из поля зрения родителей, которые все еще чувствовали себя беспомощными. Но основные его усилия были направлены на новый бизнес. Заполнение бумаг и оформление документов потребовало уйму времени. В конечном итоге Давиду удалось-таки открыть свое дело. Он снял себе вполне приличный офис в центре Глендейла и уже подобрал двух толковых ребят-строителей. Оставалось главное – найти заказчиков и приступить к работе.
Левон стремился быть все время рядом с сыном. Давид понимал, что он хочет быть полезным, хочет чем-то заняться. Но у него не поворачивался язык сказать отцу правду. Он не мог посадить его на телефон, не мог доверить заполнение счетов в бизнесе, который еще даже не раскрутился, потому что все это нужно делать на английском. И уж тем более не мог допустить, чтобы отец выполнял работу простого маляра, плотника, слесаря или паркетчика.
Когда все разбегались по своим делам, оставаться дома одному для Левона было мучительно. Он начинал ходить из угла в угол, убеждая себя, что совершает моцион. Но, поскольку комната была совсем небольшая, это больше походило на метание зверя в клетке.
Он выходил на балкон и, облокотившись о перилла, уперался взглядом в стену соседнего дома. Некогда белая краска, потемнев от городской пыли, стала серой, как дождливое небо. Левон уже знал наизусть каждую щербинку на этой стене, каждый нарост. Больше разглядывать было нечего. Две трети балкона занимали собранные в кучу складные лавки, стол и раскладушка, так что для Левона оставалось совсем мало места. Собственно не было для него места и во всем Большом Лос-Анджелесе. Привыкнув быть личностью востребованной, вершащей дела людей и предприятий, он болезненно переживал сейчас свою полную отстраненность от активной жизни.
Была на его душе и еще одна боль. Левон не мог простить себе, что бросил на произвол судьбы могилы родителей, что лишен возможности, как прежде, регулярно навещать их, поддерживать в идеальном порядке. Даже живя уже в Москве, он, как минимум, дважды в году устраивал себе командировки в Ереван, подолгу сидел на кладбище, мысленно беседуя с отцом, и особенно с матерью, к которой был очень привязан. Ему казалось, что могилы это единственная ниточка
