да ладно, – сурово обратилась к самой себе Мадленка, – плачь не плачь, сказал палач, теперь все едино. Да и нечего жалеть о добром деле – так всегда дедушка говорил, а дедушка всегда был прав».
Пурпурное солнце половиной своего диска завалилось за окоем, окрасив облака багрянцем. Мадленка, сидя на обочине (ну просто уже никакой не было возможности двигаться дальше!), допила вино и решила, что умрет здесь, но не сойдет с места. В полной безысходности она помолилась Всевышнему, чтобы он дал ей мужества ради Михала, убиенного безвинно, и ради престарелых родителей, пребывающих в Каменках. Солнце зашло, и почти сразу же стало совсем темно. Мадленка вздохнула, сунула пустую сумку под голову, проверила мизерикордию (с нею было куда легче управляться, чем с громоздким мечом), свернулась калачиком и заснула.
А проснулась оттого, что, во-первых, было уже совсем светло и, во-вторых, что-то неприятно щекотало в носу. Мадленка чихнула, перевернулась на бок и смутно услышала чей-то громкий хохот.
Первым побуждением Мадленки было немедленно подняться и навесить шутникам затрещин, но по ряду причин она остереглась это сделать. Муж благоразумный, вычитала Мадленка в какой-то старинной затрепанной книжке, действует по велению рассудка, а чувства оставляет на потом. Судя по хохоту, ее обступило никак не меньше пяти-шести человек, а Мадленка вовсе не считала себя Голиафом. Чуть приоткрыв один глаз, она увидела щегольские сапоги и, чуть выше, польские мечи в ножнах, что ее насторожило и успокоило одновременно. Однако то, что над ней смеялись, пришлось ей так не по душе, что она решила отбить у шутников охоту скалить зубы над собою. Поэтому Мадленка притворилась, будто еще спит, но когда рука с травинкой, давеча щекотавшей ее, приблизилась снова, резво вскочила на ноги, крепко вцепилась в своего оскорбителя и замахнулась на него кинжалом.
– Кровь Христова! – взвыл оскорбитель, пытаясь вырваться.
Это был светловолосый, совсем молодой парень довольно приятной наружности, с вздернутым носом, усыпанным веснушками, широко расставленными светлыми глазами и щеками, покрытыми пушком. Его спутники отпрянули, кое-кто даже схватился за оружие, но Мадленка, довольная произведенным эффектом, уже опустила кинжал и разжала руку, державшую недоросля.
– Кто таков? – сурово спросила она.
– А ты кто? – рассердился тот. – Какое ты имеешь право…
Мадленка не успела ответить, потому что двое или трое человек ринулись на нее со всех сторон, норовя отобрать кинжал. Выходило как-то совсем нечестно, поэтому Мадленка решила дать себе волю – одного полоснула по уху, другого боднула головой в лицо, а третьему, оказавшемуся сильнее и упорнее прочих – он перехватил ее запястье с мизерикордией и стал выворачивать его, – от души вцепилась зубами в руку.
– Полно, Каролек, оставь его! – велел веснушчатый, надрываясь от смеха. – Оставь, говорю тебе!
Каролек отцепился от Мадленки и, невнятно
