поводу этой улыбки, не понимая суть ее тайной прелести.
– Не только спорят, но даже и тиражируют ее миллионными экземплярами.
– Это их дело, – равнодушно ответил вельможа. – Мне, впрочем, больше нравится мужское обличье и тот наряд, который на мне одет.
– Разумеется, милорд, – весело защебетала Лючия. – Мы ведь только что с Венецианского карнавала. Подумать только, какая экзотика: шестнадцатый век, и все до единого веруют в Бога и в вас!
– В меня, Лючия, верят не так, как в Бога. В меня верят, как в Его вечного антипода, и это меня, разумеется, огорчает. Впрочем, ближе к делу. Итак, с поэтом, кажется, все решено, и с его квартирой, раз вы ее одобряете, тоже. Сколько там, кстати, метров?
– Двенадцать, – сконфуженно сказал Лепорелло, – и совсем небольшая кухня, но я, милорд, предлагаю уплотнить соседей на этаже. Пусть временно переедут в другое место.
– Идея неплохая, прохвост, – с усмешкой сказал тот, кого называли милордом, – и я ее одобряю. Итак, не будем терять времени, и начнем праздник Иванова Дня. Гаспар, почему нет костра?
– Сию минуту, милорд! – звонко ответил златокудрый мальчик, и, взяв в руку большой, изогнутый, неизвестно откуда появившийся лук, вытащил из-за спины длинную золотую стрелу, и со свистом пустил ее в черное московское небо. В небе послышался крик, и тотчас на землю перед компанией упал пронзенный стрелой черный ворон, который, вспыхнув ярким слепящим светом, вмиг превратился в добрый костер, сложенный из больших дубовых поленьев. Вся компания уселась перед ним на высокие черные стулья, покрытые дорогой резьбой, и стала греть озябшие руки. Праздник Иванова Дня начался.
Глава третья. Вечер на Ивана Купала
Местность вокруг странным образом стала преображаться. Вдобавок к уже цветущим водяным лилиям распускались новые, вытягиваясь прямо из воды к бледному свету Луны. Слышался шорох растущих побегов мака, паслена и головолома. Целые поляны белены появлялись то тут, то там, одурманивая людей резким пьянящим запахом. Из земли показывались головки подсолнуха, и, быстро вытягиваясь к небу, покачивались уже на слабом ветру, наклоняя свои тяжелые, наполненные семечками чаши вслед движению ночного светила. Вдоль дорожек и тропинок расцвел цветок иван-да-марьи, и две его головки – желтая и синяя, – соединялись друг с другом в страстном объятии, как брат и сестра, объятые внезапной преступной страстью. Целые хороводы болотных лягушек принялись исполнять невероятные концерты, заглушая своей навязчивой музыкой остальные звуки большого города. То тут, то там, с прудов взвивались к небу караваны уток, и, в испуге, улетали куда-то прочь, а на их место, на купы стоящих у воды деревьев, опускались черные стаи воронов. Мертвенный свет Луны заливал все вокруг, высвечивая местность до малейшей травинки, и сквозь его непрерывный мертвый поток не видно было ни огней стоящих поодаль высоток, ни обычного сияния ночного московского неба, сквозь которое не видно ночных звезд. И, наконец, где-то в дальнем углу прудов,
