ними не только лягут тысячи верст. Нет, целая жизнь с новыми впечатлениями, новыми встречами, связями, интересами – разделит их, как бурный поток. И, стоя на другом берегу, она уже не различит бледные черты, не услышит родной голос… Все будет кончено… Все…
И еще мучит ее ложь. Кроткие глаза дедушки все чаще, все настойчивее останавливаются на ее лице. Все строже глядят эти глаза, словно хотят спросить: «За что ты обидела меня? Зачем обманула?..» Но она не может сознаться ему в своем позоре. Она не может сказать ему, что она уже безумно любит свое нерожденное дитя, и что позора своего она не отдаст даже за райское блаженство.
Она так изменилась за этот месяц, что все за кулисами заметили это и злорадно шепчутся, догадываясь о причине.
Один раз на репетиции Раевская громко через всю сцену говорит Струйской:
– А слыхали вы, что Хованский женится?.. Как же!.. На богатой аристократке… Помните, она была здесь с матерью?.. В их ложе сидели… Ах, кстати… Вот Надежда Васильевна, наверно, все знает…
«Только бы не упасть… Только бы не выдать себя…» – думает Надежда Васильевна, крепко держась за спинку стула и чувствуя, что пол словно качается под ее ногами. Сделав над собой геройское усилие, она оборачивается к Раевской. Не видя ее сквозь темное пятно тумана, она отвечает деревянным голосом, и сама его слышит как бы издали:
– Для меня это не новость. Князь скоро уезжает…
Опять она берется за роль и читает что-то, беззвучно и без выражения, решительно ничего не понимая.
Как она пережила эти три часа репетиции?.. Но, сев в карету, она лишилась чувств.
Она очнулась уже у себя в постели.
Но потрясенная, вся еще разбитая физически и нравственно, она тотчас же вспоминает о дедушке. Лихорадочно расспрашивает она Полю, как отнесся к ее обмороку больной? Неужели услыхал, как ее пронесли без памяти и положили на постель?..
– Ужас как испугались, – шепчет Поля. – Ажно затряслись… Встать хотели, Васенька не пустил их…
– Боже мой, Боже!..
Шатаясь, идет она в его горенку и опускается на колени перед его постелью. Она целует его свесившуюся руку. Прижимается к ней щекой.
Старик долго лежит молча. Потом кладет иссохшую руку на голову своей любимицы.
От этой всепрощающей ласки дрогнула и распрямилась сжавшаяся, словно замерзшая душа ее. Слезы хлынули из глаз Надежды Васильевны. Голова ее упала на одеяло и забилась. Весь ее ужас перед жизнью, весь ее ужас перед смертью, вся безысходная тоска ее любви и грядущего одиночества впервые вылились в этих рыданиях. «Прости меня… прости меня подлую, слабую… – рвутся из души ее немые признания. – Моя жизнь грех. Не сберегла я девичьей чести… Обманула тебя…»
Понял ли ее – молодую, страстную, – умирающий, уходящий из жизни старик?.. Кто знает?.. Но слабые пальцы его затрепетали на голове внучки, как бы лаская, как бы жалея, как бы благословляя на
