на третий этаж – подписать документы у Аби, а также сообщить ей, что в кутерьме с сапфировыми остатками, числящимися за Максом, виновата «безответственная молодежь», то есть она да я!
Чувствовала я себя при этом древним героем, повергающим во прах чудищ и несущим в мир свет и добро.
Вспомнив, что нести свет в мир мне в ближайшее время предстоит в самом прямом смысле слова – окно и паутина в мастерской прима-мастера все еще ждали моего внимания, – я на волне воодушевления ссыпалась по лестнице вниз на первый этаж и заглянула в общую мастерскую:
– Мастер МакКиннон, а у вас, случайно, фартука нет?
Ответом мне был заинтересованный взгляд старшины:
– Хм… Разве что кузнечный!
– А давайте! – развеселилась я.
Фартук, нацепленный из чистого озорства, был мне велик. Жесткая кожа, предназначенная защищать ноги и грудь мастера от горячей окалины и иных мелких, но неприятных случайностей, вместо того чтобы прикрывать меня спереди, просто сошлась сзади на талии. Да и то не туго, потому что завязки закончились. Теперь у меня имелась стоящая колом юбка с провокационным разрезом на самом интересном месте (хоть и надетая поверх штанов).
Расшалившиеся мастера уже по собственной инициативе выдали мне грубые защитные перчатки-краги (годные лишь для того, чтобы засунуть их за пояс – демонстрации ради, ну и чтобы меньше фартук болтался), а еще, уже серьезно – косынку из мягонькой кожи, расписанную защитными рунами. Такими косынками гномьи женщины-кузнецы защищают волосы – от жара горна, от случайных искр, да мало ли от какой еще беды. В работе чего только не бывает, а коса для гномы – это больше, чем прическа!
Выглядела я, правда, во всем этом великолепии… Вот вы когда-нибудь видели воробья в доспехах?..
Впрочем, мне мой вид крайне нравился! Мастерам, кстати, тоже. Они единодушно постановили, что я очень суровый подмастерье, а также чрезвычайно воинственный воробей. С тем я и убежала от них к подвигам и паутине.
Мурлыча развеселую пиратскую песенку, я мыла окно в мастерской Макса Шантея. Паутина к этому моменту бесславно пала под моим натиском, не выдержав атаки шваброй с намотанной на нее более-менее чистой ветошью, и теперь я натирала мягкой тряпочкой стекла в переплете широкой рамы. Злые языки были правы – отторгающие руны и впрямь уже не справлялись с наросшей пылью, и ее пришлось сперва смывать, регулярно выполаскивая тряпицу в ведерке с чистой водой, и лишь потом вытирать насухо, полируя гладкую поверхность до зеркального блеска.
Работы оставалось еще примерно половина недополированного окна, когда снизу, прошивая межэтажные перекрытия, донесся хорошо знакомый (и в данный момент глубоко нелюбимый) голос:
– Стажер Аттария!
Я спрыгнула с любезно одолженной доброй Мартой стремянки, выскочила из мастерской в коридор и, добежав до лестницы, отозвалась:
– Да,
