такова, что равнодушными не оставались ни женщины, ни мужчины – даже те, которые не считали себя приверженцами смелых экспериментов в любви.
Когда собирались компанией выпить вечером на привале, снять усталость прошедшего дня, кто-то из сослуживцев признавался Франсуа:
– Слушай, ты слишком красив для мужчины. Представляю, как легко ты укладываешь женщин в постель. Если бы я не был убежденным поклонником дамского сословия, ей-Богу, не задумался бы попробовать с тобой…
– И не мечтай! – обычно обрывал Франсуа приятеля, которому алкоголь до неприличия развязывал язык.
Но тема затронута горячая, тут же вступал другой:
– Да, Франсуа, признайся. Откуда у тебя такая внешность? Нефранцузская, я бы сказал. Наверное, когда отец в походах свободное время убивал, твоя мамаша со слугой-мавром утешалась!
– Заткнись, Гийом! Если пьяный, все равно соображай, что говоришь. Предупреждаю: еще раз услышу про моих родителей хоть одно неучтивое слово, распрощаешься со своей тупорылой бургундской головой. Пожалеешь потом недалекими мозгами, что не остановили вовремя язык, да поздно будет!
Угрозы Франсуа не были пустой бравадой. Один раз он наглядно доказал их действенность, проткнул неосторожного обидчика мечом. Не до летального исхода, только проучить: кольнул в мягкое место – в бедро. Тот остался хромым инвалидом. Что оказалось хуже смерти: кто будет в походе за больным смотреть? Его не бросили, но и не помогали, везли за собой в телеге, частенько забывая еды-питья предложить. Погибал долго и мучительно.
Случай тот помнился. Разговор мгновенно переходил на нейтральные для участников темы. А Франсуа задумывался. Чем ближе к Иерусалиму, тем чаще. О матери. Один раз увидел ее на картинке в медальоне, с тех пор не мог забыть. Часто сидел он бессонными ночами, греясь у затухающего костра, глядел во всеобъемлющее небо. Вспоминал ее мягкие черты, ее глаза, тепло которых ощущалось даже с портрета.
В сердце просыпалась застарелая боль, в душу черным, лохмоногим тарантулом вползала тоска. Он скучал по той, которую никогда не видел. Никогда не касался. Не встречал улыбкой. Не слышал ее успокаивающего голоса. Не вдыхал родного запаха. Не называл мамой…
Странно? Нелогично? Франсуа давно взрослый, воин и мужчина, а до сих пор печалится о матери? Соратникам рассказать – посмеются. А Франсуа не до смеха. Он так и не смирился с ее отсутствием, не поверил в ее смерть. Казалось, мама была жива, но где-то очень далеко, куда ни людям, ни вампирам не добраться. Он жаждал увидеть ее, тосковал. Спрашивал себя: какая она была в жизни? За что так сильно любил ее отец? И почему ему, Франсуа, не суждено было ее увидеть?
Ах, если бы она по милости Небес оказалась рядом! Так много имел ей сказать. Необязательно словами. Он бы обнял ее, осторожно прижал к груди. Поцеловал бы ее руки. Исполнил любое желание. Он бы
