ы, которая все еще громко плакала.
– Прости Итачи-кун, – проговорила длинноволосая женщина. – Твоя мать, кажется, недосмотрела сестренку, поэтому у нее небольшая температура. Я знаю, что ее плач не дает тебе нормально заниматься.
– Ничего, я понимаю, – смотря на мать, выказал я спокойно.
Она обратила на меня свои глаза, которые были цвета темного шоколада и слегка улыбнулась.
– Мам, может надо вызвать врача? – спросил я. – Ей всего лишь полгода, а она почти каждый месяц вот так болеет.
– Твой отец уже вызвал, – кивнула она и аккуратно взяла сестру на руки.
Я подошел к матери, и внимательно посмотрел на малышку: темные волосы и глаза, которые она сейчас закрыла из-за слез. На щеках был румянец и скорее всего из-за повышенной температуры.
Увидев меня, она плача протянула ко мне свои маленькие руки. Непроизвольно улыбнувшись, я сказал матери:
– Мам, дай ее мне.
– Хорошо, – склонила она голову.
Поднявшись на ноги, она аккуратно переложила сестру мне на руки. Ее маленькое тельце было теплым. Я глянул на ее лицо, когда она внезапно перестала плакать.
– Смотри-ка Итачи-кун, она больше не плачет, – нагнувшись и смотря на нас, она улыбнулась. – Видимо Аки-тян почувствовала, что ее держит старший братик.
– Мам, если у тебя дела, можешь идти, до прихода врача я сам за ней послежу, – проговорил я, не сводя с ее глаз своего взгляда.
– Было бы замечательно, только я вас сначала сфотографирую. Можно ведь, Итачи-кун?
Я поднял голову и согласно кивнул. Через минуту в комнате сестры раздался щелчок, после чего мама покинула комнату.
Все еще держа сестру на руках, я подошел к окну.
– Сестренка, смотри, скоро расцветет сакура. Тогда я вынесу тебя в наш сад и покажу первые распустившиеся лепестки, – я улыбнулся ей, когда она неожиданно начала громко смеяться.
Простояв у окна, еще минут десять, я решил спуститься вниз. Когда вошел в гостиную, обнаружил отца, который сидя на полу у низкого письменного стола занимался каллиграфией. Я забыл, что сегодня суббота, а именно в этот день недели отец около двух часов занимается тем, что сосредоточенно выводит кистью иероглифы.
Он был в традиционном кимоно, а длинные черные волосы были рассыпаны по его широким плечам. Он всегда садился у открытого окна.
Однажды я спросил его, зачем он занимается этим каждую неделю, на что получил ответ: «Это помогает мне привести мысли в порядок. А еще, что более важно: занимаясь каллиграфией, выводя аккуратно каждую черточку иероглифа, я обостряю свое внимание и нарабатываю терпение».
Я очень хорошо знал, что при работе отца эти качества в приоритете, так как он занимал такую высокую должность, как глава отдела расследований в Главном Полицейском Управлении.
Имя Цею Хаджиме было известно во всем ГПУ еще, когда моему отцу было двадцать четыре года. Тогда он в одиночестве раскрыл дело, над которым долгое время работала целая группа следователей, но не могла никак выйти на след преступника. Его авторитет и уважение в ГПУ с годами только росли.
Все это я знал из рассказов своего дедушки, который также был детективом, но который уже пять лет, как вышел на пенсию.
Мой дедушка говорил, что назвал моего отца в честь знаменитого самурая Сайто Хаджиме, который являлся одним из руководителей отряда в Шинсенгуми.
– Отец, – позвал я.
– Да, я слушаю, Итачи, – он продолжал вырисовывать иероглифы.
– Когда именно приедет врач? – задал я вопрос.
Он не успел ответить, так как зазвонил домашний телефон.
– Отец, мне поднять? – спросил я.
– Я сам, – ответил он, и, отложив кисть, медленно встал.
Неспешной походкой, он направился к телефону. В это время, я подошел к письменному столу и начал разглядывать то, что уже вычертил мой отец: идеальные линии были выведены с особой сосредоточенностью.
– Что? Кто это говорит? – я резко обернулся, так как впервые слышал, чтобы в голосе отца слышались нотки волнения.
Мой отец стоял, прижимая телефонную трубку к уху. Я удивился, когда понял, что в раскрытых глазах отца виднелся явный проблеск страха.
– Отец, в чем дело? – я сделал шаг к нему.
Он резко положил трубку и громко позвал мать, а затем посмотрел на меня:
– Итачи, поднимись с Аки
